Пока Париж спал

Дрюар Рут

– Мы просто устали, – промычал Филипп, потирая глаза.

– Устали? Но ведь день еще не начался!

Он переключил длинную ручку коробки передач, раздался отвратительный скрежет. Жан-Люк вздрогнул, будто сопереживая коробке передач.

Водитель вздохнул.

– Сегодня вы можете устать еще больше.

Это замечание повисло в воздухе, словно ожидая, чтобы кто-то спросил почему.

Но никто не доставил ему такого удовольствия.

– Поезд сегодня отправился с опозданием.

Он поймал взгляд Жан-Люка.

– Да. Проблема с погрузкой

пассажиров. Некоторые из них решили, что им лучше не садиться в поезд.

Он отвел взгляд от зеркала и снова переключил передачу, поворачивая за угол. В этот раз она переключилась мягко, и в грузовике воцарилась тишина. Им было интересно, что произошло, но никто не хотел участвовать в разговоре.

– Ну, – снова заговорил он, – платформа все еще вверх дном.

Он заехал на свое привычное место.

– Наконец-то, ребята. Давайте вылезайте.

Шестеро мужчин вылезли из грузовика, еле волоча ноги. Их плечи были опущены, как у побежденных солдат, которых уводят победители. Когда они ступили на платформу, порыв ветра пронес что-то светлое вдоль стенки платформы, а затем вверх, прямо Жан-Люку в лицо. Он услышал мальчишеский смех Марселя. Как он мог смеяться в такое время?

Но тут смех прекратился. Жан-Люк убрал этот предмет с лица и стал рассматривать его на расстоянии вытянутой руки. Это была ночная рубашка. Мягкая. Женская. Как она оказалась здесь? Парит по платформе как приведение. Он перевел взгляд с ночной рубашки на саму платформу. Он увидел красную туфлю-стилет с оторванным каблуком. Нарядную фиолетовую шляпку. Два черных котелка. Трость для ходьбы. Пару сломанных очков. Фарфоровую куклу со сломанной ногой. Плюшевую обезьяну с торчащей из шеи розовой набивкой.

Все внутри него сжалось в тугой комок, к горлу подступила желчь. Он посмотрел на остальных пятерых мужчин, пытаясь угадать их реакцию. Филипп вдохнул, прежде чем отправиться в дом начальника станции, чтобы отчитаться. Фредерик побледнел и закрыл глаза. Остальные уставились в землю и поплелись прочь. Жан-Люк хотел, чтобы они сказали что-нибудь – что угодно, что могло бы помочь ему осознать происходящее. Но во всем этом не было никакого смысла. Мир просто сошел с ума.

Он оглянулся на платформу и стал осматривать ее. Крупный предмет на краю привлек его внимание. Инстинктивно Жан-Люк понимал, что он – слишком большой для мягкой игрушки или куклы, но похож на куклу. Он сказал себе, что это невозможно. Наверняка это большой плюшевый мишка. Да, очень большой мишка. Его разум помутился, и он смотрел вокруг себя так, будто находился в фильме и пленка замерла. А потом действие возобновилось, и теперь у него не осталось никаких сомнений.

– А ну-ка быстро в дом! – закричал постовой.

Он буквально ввалился в дом начальника станции. Кто-то сунул ему кусок хлеба в одну руку и кружку эрзац-кофе в другую. Он выронил и то, и другое. Когда кружка ударилась о землю и горячая жидкость выплеснулась наружу, он посмотрел на ошарашенные лица окружавших его людей и с нетерпением стал ждать, что произойдет дальше.

Он

почувствовал, как на его плечо опустилась дубинка, но не сделал ничего, чтобы защититься.

– Achtung! На выход! – заорал кто-то ему в ухо. – Живо, на выход! Очистить платформу.

Волочась по платформе, он начал поднимать разные предметы: две пары разбитых очков, туфлю-стилет, шляпку. Он уже подходил к концу платформы и чувствовал, что приближается к тому, что увидел ранее. Он поднял взгляд и осмотрелся. Но не увидел ничего. Может, ему просто почудилось? Да, наверное. Но тут он увидел, как группа мужчин тащит что-то по земле к мусорному контейнеру. Жан-Люк приблизился на несколько шагов, гадая, тащат ли они мешок с одеждой или мусор. Но в глубине души он понимал, что там ни то, ни другое. Он смотрел, как они поднимают мешок и кидают его в контейнер.

В тот субботний вечер он вернулся домой в оцепенении и отчаянии. Почти не замечая свою мать, он пошел прямиком к себе в спальню, в которой жил с самого рождения. Он сел на кровать и стал рассматривать книжные полки. «Три мушкетера» смотрели на него с издевкой. Будучи маленьким мальчиком, он представлял, что вырастет высоким и сильным и станет как один из мушкетеров – таким же лихим и отважным, чтобы его отец им гордился. Но не слабохарактерным мальчиком, каким он чувствовал себя сейчас.

Дверь скрипнула и приоткрылась, мама тихо зашла в комнату.

– Что случилось, сынок?

Жан-Люк посмотрел на нее, на небольшие морщинки вокруг ее рта, темные круги под глазами. Он знал, что не сможет сказать ей.

– Я так больше не могу. – Он замолчал. – Я не могу участвовать в этом.

– Знаю, что это трудно. Эта чертова война нам всем трудно дается.

– Ты не знаешь всего, мама. Ты просто не знаешь.

Она села на кровать рядом с ним и положила голову ему на плечо.

– Чего я не знаю? – Он потряс головой, будто мог вытряхнуть из нее эти знания. – Я хочу знать, что расстраивает тебя.

Он посмотрел ей в глаза, они беспокойно блестели.

– Нет, не хочешь. Правда.

– Дай мне самой решить. Я сильная женщина, ты же знаешь.

– Никто не может быть настолько сильным, мама.

– Ну же. – Она сжала ладонь его левой руки. – Ты всегда говорил со мной. Не прекращай сейчас. Мы нужны друг другу больше, чем когда-либо, и я вижу, что ты страдаешь.

– Они их убивают, – выпалил он. – Я видел, видел их на платформе. Тела. И ребенка. Мертвый ребенок лежал на платформе.

Он почувствовал, как сидящая рядом мать напряглась. Она убрала руку и сжала ею другую так, что костяшки пальцев побелели.

– Ребенок? Ты уверен? Мы знаем, что они расстреливают взрослых, людей из Сопротивления, евреев-иммигрантов, но…

– Я видел его, мама, лежащего на платформе, когда поезд уже уехал. А потом он исчез.

– Может, тебе просто показалось. Ты сейчас много нервничаешь, вся эта работа на бошей, не удивительно. Тебе нужно отдохнуть.