Пока Париж спал
Шрифт:
– Хочешь выпить?
Он выудил из кармана брюк серебряную фляжку.
– Что это?
– Попробуй.
Я сделала небольшой глоток. Вкус был насыщенным, он напомнил мне семейные обеды из прошлого.
– Вино! Такое вкусное. Где ты достал?
– Не думай об этом. Просто наслаждайся.
Я сделала еще один глоток, и почувствовала, что начинаю нервничать. Все будет хорошо. Он смотрел на меня краем глаза. Я сделала еще один глоток – на этот раз большой – и отдала фляжку ему.
– Я принес кое-что поесть.
Он вытащил бумажный сверток и протянул мне. Я поднесла его к носу, вдыхая аромат.
– Сыр.
– Да,
Он так здорово пах, а мой живот внезапно стал таким пустым. Я быстро развернула бумагу и провела пальцами по идеально ровному краю сырной головки.
– Ну же, ешь. – Он улыбнулся и положил руку на мое плечо.
Я откусила кусочек, и почувствовала себя так, будто впервые в жизни пробую сыр. Такой сливочный, такой насыщенный вкус. Я откусила еще и передала ему.
Он покачал головой.
– Что такое?
– Ничего. Просто мне нравится смотреть, как ты ешь.
Он погладил меня по щеке.
– Что же нам теперь делать, а?
– Когда? Сейчас? Мне нравится просто сидеть здесь с тобой. – Я положила голову ему на плечо.
– Давай потанцуем!
Он вскочил и потянул меня за собой.
Я уронила сыр на скамейку.
– Что? – Я засмеялась. – Прямо здесь?
– Да, прямо здесь.
Он положил одну руку мне на талию, а другой взял мою ладонь и поцеловал.
– Не потанцуете ли вы со мной, мадемуазель?
– С большим удовольствием, месье.
Я широко улыбнулась.
Он кружил меня, стоя на своей здоровой ноге и напевая мелодию, которую я не знала. Постепенно мы двигались все медленнее и медленнее, и я прижалась лицом к его груди.
– Шарлотта, – прошептал он мне так, что у меня по шее пробежали мурашки.
– Ммм, – протянула я.
– Эти моменты для меня очень важны.
Я погладила его спину и прижалась к нему еще сильнее.
– Когда мне грустно и я спрашиваю себя, когда закончится эта чертова война, я думаю о тебе и тут же чувствую… Это дарит мне надежду, поднимает мне настроение.
Он поцеловал меня в макушку. Затем обхватил рукой мою шею и притянул к себе. Его губы нашли мои, его язык скользнул по ним, раздвигая их. Я почувствовала, как учащается его дыхание, когда наши тела прижались друг к другу.
Кто-то похлопал меня по плечу, и я подпрыгнула от испуга. Я обернулась.
– Документы! – на меня уставился жандарм.
Пока я копалась у себя в сумке, другой жандарм оттолкнул Жан-Люка в сторону.
– Живее!
Он постукивал дубинкой по ладони. Я протянула свои документы дрожащими руками.
Он выхватил их и стал читать. Затем он посмотрел на меня, его глаза блеснули в темноте.
– Тебе не следовало бы шататься по улицам и вести себя как шлюха.
Я не знала, что ответить.
– Я мог бы отправить тебя на допрос. Хочешь переубедить меня?
Я не знала, что сказать в свою защиту. Просто беспомощно посмотрела на Жан-Люка. Он о чем-то оживлённо разговаривал с другим жандармом.
– Ну, переубеди меня!
– Еще… еще не наступил комендантский час.
– Ха, – он засмеялся, – еще нет. Так что поторопись-ка домой, Золушка. Беги домой.
Он отдал мне документы.
Я повернулась к Жан-Люку, но не могла поймать его взгляд в темноте, а он все еще говорил с жандармом. Я замешкалась.
– Иди домой, Золушка, не жди своего принца.
Злобная улыбка жандарма меня
– Ну! Пошла домой! Живо!
Я пошла прочь, чувствуя, как кровь пульсирует у меня в жилах. Я не посмела обернуться. Что они сделают с Жан-Люком? Я повторяла себе, что это просто жандармы. Они же не работают на гестапо. Что они могут сделать, если он ничего не нарушил? Конечно, они не могут арестовать его за поцелуи. Я пыталась убедить себя, что все будет в порядке. Что он вернется за мной. Но в те дни ни в чем нельзя было быть уверенным.
По пути домой я снова зашла в церковь и зажгла свечу, молясь о том, чтобы его отпустили и мы вновь могли увидеться.
Глава 18
Жан-Люк
Париж, 22 апреля 1944 года
Дай слабому человеку немного власти, и он обязательно начнет ею злоупотреблять. Жандармы были лучшим тому примером. Жан-Люк обрадовался, когда увидел, что Шарлотта уходит, но теперь ему предстояло разбираться с ними. И хотя у них не было никаких оснований, чтобы арестовать его, он знал, что они направят против него те немногие полномочия, что у них имелись.
– Недостойное поведение!
Жандарм, который задержал его, засмеялся.
– Если бы мы дали им еще пять минут, то могли бы их арестовать за это!
Жан-Люк достал пачку сигарет «Житан» из кармана брюк и предложил говорящему.
– О, если бы мне повезло, возможно, вы бы могли задержать меня за это. Но это ведь Франция! Наш долг – чтить женщин.
Атмосфера тут же поменялась. Жандарм засмеялся и достал сигарету. Жан-Люк предложил пачку второму, а затем прикурил им обоим своей серебряной зажигалкой, которая досталась ему от отца. Затем, чтобы скрепить негласный братский договор, он вытащил сигарету и для себя.
– Вы же не можете арестовать мужчину только за то, что он немного повеселился? Я только что вышел из госпиталя. Получил травму ноги и лица.
Он потрогал свой шрам.
– Она была моей медсестрой.
– Неплохо! – Жандарм выпустил клубы дыма в сторону Жан-Люка – Готов поспорить, она хорошо позаботилась о тебе.
– Еще бы.
Жан-Люк засмеялся. Они присоединились, а после, поговорив еще немного о женщинах, отпустили его домой. Жан-Люк посмотрел на часы – оставалось всего тридцать минут до комендантского часа. Как раз хватит, чтобы дойти до дома. Сегодня ему не хотелось ехать на метро, надо было подумать. Если честно, ему хотелось думать о Шарлотте. Шарлот-та. Шарлот-та. Он с нежностью произносил про себя ее имя, гадая, что в ней так сильно его привлекает. Возможно, это были противоречия, которые он находил в ней: уверенность, смешанная с нерешительностью, наивность, сменяемая дерзостью. Он чувствовал, что в ней есть храбрость, о которой она еще не догадывается. Он думал, что ее подавляло строгое воспитание родителей, при котором у нее почти не было возможности выражать свои мысли. Она походила на бабочку, которая еще не до конца высвободилась из своего кокона, чьи красивые крылья еще не успели расправиться. В ней было то, что он, как ему казалось, давно утратил. Надежда. Жажда жизни. Это чувствовалось в ее голосе, когда она говорила. И в ней была готовность поделиться этим, вложить это в его недостойные руки, ожидая, что он примет этот дар и воспользуется им.