Пока страсть спит
Шрифт:
Ему была интересна реакция Себастиана на его рассказ, но спрашивать не хотелось.
Себастиан продолжал смотреть на него изучающе, и Рафаэль с удивлением отметил, что у него в глазах нет ни упрека, ни осуждения. И, не выдержав, старший мужчина спросил младшего:
— Ну, что, комментариев не будет? Ты всегда так скор на слова, а теперь твое долгое молчание озадачивает меня. Или ты обдумываешь, как сформулировать фразу пообтекаемей, чтобы не обидеть меня?
— Нет! — ответил Себастиан абсолютно честно. — Я просто подумал о том, что скорлупа
— А с другой, — перебил его Рафаэль, — ты вдруг понял, что внутри у каждого цивилизованного человека прячется дикарь, — произнес он очень сухим тоном. — Ты можешь мне не верить, но многие пленники, которых находили и выменивали у команчей, убегали от своих спасителей и возвращались в племя.
— Ну, ты-то так не поступил?
Рафаэль горько рассмеялся:
— Только потому, что мой дедушка предпринял все меры предосторожности, чтобы лишить меня такой возможности.
— Но когда ты был в Испании, там же за тобой не следили круглые сутки?
— Не следили, но в этом тогда уже не было необходимости. — И видя удивленный взгляд Себастиана, он пояснил:
— Когда дон Фелипе «освобождал» меня от команчей, ему очень повезло. Сначала он этого не оценил, но потом быстро сообразил. В тот момент, когда меня схватили его люди, вместе со мной попались еще двое команчей. Одного из них я считал своим отцом, а другого — старшим братом. Мы ведь не имели понятия, кто нас схватил, и тем более не знали, кто приказал это сделать. Мы полагали, что стали жертвами мексиканских бандитос. Не сразу стало понятно и то, почему меня разъединили с двумя другими.
Поймав Буйволиного Рога — так звали моего приемного отца — и его сына Стоящего Коня — это был мой названый брат, — дон Фелипе выиграл в лотерею. Он получил рычаг воздействия на меня. Мне было очень красочно рассказано, что ждет двух пленников, если я откажусь выполнять распоряжения дона Фелипе.
Себастиан даже присвистнул, поняв, почему Рафаэль часто совершал поступки, которые посторонним, знающим его характер, казались странными и нелогичными. Стала понятна и подоплека брака с Консуэлой.
Немного помолчав, Себастиан поинтересовался:
— А потом ты когда-нибудь бывал у команчей?
— Естественно! — не промедлил с ответом Рафаэль, но был вынужден признать:
— Дон Фелипе и его подручные — священники и преподаватели — неплохо поработали со мной. Я понял, что команчи могли бы принять меня как блудного сына назад. Но сам я не смог бы теперь жить среди них и поступать, как раньше. Я слишком много знал теперь об окружающем мире и вопреки собственной воле все-таки превратился в испанского внука, заполучить которого дон Фелипе хотел за любую цену.
По выражению лица Рафаэля Себастиан понял, что тому не хотелось бы продолжать эту тему. И через несколько секунд, затянувшись сигарой, Рафаэль сказал:
— Я думаю, мы обсудили мое индейское прошлое достаточно подробно.
Он чуть ли не со злобой повернул лежащее на земле седло и положил на него голову, устраиваясь на ночлег. Отблески костра таинственно освещали его. Надвинув сомбреро глубоко на глаза, он по-испански пожелал спокойной ночи:
— Буэнос ночес!
Себастиан не мог заснуть, думая о том, что узнал неожиданно для себя. Потом молодость взяла свое, и он, отключившись от действительности, заснул, ни разу не вспомнив о Бет и своем разбитом сердце.
А Рафаэль не спал, хотя со стороны любой сказал бы, что этот человек погрузился в глубокий и безмятежный сон. Разговор растревожил его. Ему было трудно ответить на вопросы Себастиана о жизни среди команчей вовсе не потому, что это будило угрызения совести или какие-то болезненные воспоминания — просто в его не очень длинной жизни более счастливого периода не было.
Поняв, что сейчас ему не заснуть, Рафаэль откинул плед и сел. Помешивая угли затухавшего костра, он достал головешку, от которой удалось раскурить тонкую сигару. Но и она не помогла ему успокоиться — слишком сложны были его воспоминания о том времени! Взглядом человека, готового на убийство, посмотрел он на Себастиана:
— Черт бы его побрал с его вопросами…
Попыхивая сигарой и глядя на то разгорающийся, то гаснущий огонек, он вдруг понял свое заблуждение. Его взбудоражили вовсе не воспоминания о жизни с команчами. Нет! Ему было противно думать о той жизни, для которой он был рожден, — жизни наследника богатой испанской семьи.
Даже сейчас, пятнадцать лет спустя, он помнил начало нового отрезка своей биографии. Помнил свою ярость в те первые дни, когда по распоряжению дона Фелипе его сковали и посадили в грязное подземелье, служившее тюрьмой для узников неукротимого старика.
На лодыжке Рафаэля до сих пор сохранились шрамы от цепи, которой он был прикован к стене подземелья. Туда не проникало ни дуновения ветерка, ни заблудшего лучика солнца.
А дон Фелипе из безопасного укрытия наблюдал за своим пленником, черный шейный платок и длинные свисающие усы делали его похожим на дьявола. Вспоминая все это, Рафаэль заметил, что у него дрожат руки.
О Боже! Как он ненавидел своего испанского деда!
Рафаэль не отрицал, что команчи были жестокими людьми, но это была звериная инстинктивная жестокость. А дон Фелипе был расчетливым и безжалостным инквизитором — ему нравилось ломать Рафаэля и день за днем наблюдать за его унижением.
Рафаэль жестко улыбнулся, вспомнив, как бесился дон Фелипе, когда доведенный до крайнего физического и морального изнеможения его внук все-таки не сдался.
Вот тогда-то и наступила очередь индейских пленников. Рафаэлю пришлось выучить чистейшее кастильское наречие, как потребовал дон Фелипе, и освоить правила хорошего тона. Если бы не опасения за жизнь своих сородичей, он предпочел бы умереть голодной смертью.