Покаяние «Иуды»

Хатаев Ахмет

«И на самом деле, мы, дети той поры и родившиеся несколько позже, жили, веря в идеалы и в свое призвание творить добро, не пытаясь ошибки властей по отношению к себе использовать для формирования в своих душах основ ее неприятия, а то и борьбы с ней, ибо знали, что часто зло от имени как государства, так и народа творили конкретные люди, которых история поименно назвала и прокляла, – размышлял Эди. – Думается, что Лёша и ему подобные дети не стали ни зэками, ни иудами, потому что рядом с ними были взрослые, знающие настоящую цену этой многосложной жизни. В это хочется верить и надеяться».

Между тем Бизенко весь остаток ночи так и просидел, упершись локтями в подушку, отчего-то не захотев

будить Эди, который пролежал до утра в одной и той же позе, лишь на короткие мгновения впадая в чуткий сон. Лишь с приходом рассвета, увидев, что Эди открыл глаза, он слегка кивнул ему и распластался на койке.

Глава V

Скоро камера ожила перебранками у умывальника и параши – это приводили себя в порядок обычные зэки. Блатные же продолжали пребывать в своем углу, видимо, намаявшись от ночного бдения. Только Слюнявый сидел за столом, глазами шаря по койкам, и отпуская нецензурные словечки в адрес очередников у параши.

Эди обулся и направился к зарешеченному окну, которое выходило на середину камеры. Для этого ему нужно было пройти мимо стола. Увидев идущего в его направлении Эди, Слюнявый театрально привстал и жестом указал на скамью, мол, присаживайся. Не обращая на это внимания, он прошел к окну. Сюда через натянутую поверх ржавой решетки мелкую капроновую сетку на форточке поступал свежий воздух. Постояв некоторое время под его освежающим потоком, Эди снял спортивную куртку и, повесив ее на спинку близстоящей койки, начал в медленном темпе выполнять физические упражнения, чтобы размять затекшие за ночь члены и одновременно продемонстрировать Бизенко, что, в отличие от него, он чувствует себя в камере уверенно. И делал их увлеченно, не обращая внимания на любопытные взгляды сокамерников, с хорошей амплитудой движения ног и рук и мощным акцентом при выдохе. Лишь только когда Слюнявый начал кривляться, пытаясь подражать ему, Эди окинул его пристальным взглядом, чего хватило тому, чтобы ретироваться и уйти к своим приятелям. Это вызвало смех со стороны невольных зрителей, на что Слюнявый отреагировал визгливым: «Дешевки, чё храпки [21] дерете? Заткнитесь, пока я…»

21

Храпок – глотка.

– Братан, не кипешуй [22] , мы с ними потом потолкуем, – прервал Слюнявого на полуслове Долговязый.

– Падлой буду, если каждого не шпокну [23] , надо мной смеяться посмели, да я за это… – не унимался Слюнявый.

– Сказал же, потом разберемся, значит разберемся, – вновь донесся тот же голос, но Слюнявый продолжал сквернословить, корчить в сторону смеявшихся гримасы и изображать вульгарные жесты.

Заключенные, в адрес которых звучали эти угрозы и оскорбления, испуганно притихли, но продолжали наблюдать за тем, что делает Эди. Он же, завершив тренировку, подошел к койкам, где ютились блатные, и с металлом в голосе произнес:

22

Кипеш – галдеж, шум, драка (производные от шуметь, бурлить).

23

Шпокнуть – изнасиловать.

– Ребята, я предлагаю вам угомониться, особенно тому, кто сквернословит, угрожает, иначе будут проблемы. Бог свидетель, я этого не хочу. Я здесь человек случайный, и мне не хочется

усугублять свое положение. Но если вынудите, то я за себя не ручаюсь.

После этих слов он некоторое время постоял, вглядываясь в лица блатных, как бы дожидаясь их реакции на свои слова, поскольку понимал, что от результатов этого поступка зависит как его положение в камере, так и сама обстановка в ней. К тому же он внутренне был готов к действиям, особенно, наказать Слюнявого за его разнузданность и сквернословие. Но, к его удовлетворению, никто из оставшихся в камере после ночной потасовки блатных словом не обмолвился. Тем самым признав, что их авторитет и диктат в камере завершился. Это поняли и другие заключенные.

Так и не дождавшись ответа, Эди вернулся в свой угол.

– Оказывается, вы сильно поскромничали, когда сказали, что вам просто повезло с пропиской. Откровенно говоря, не ожидал, что ваше вчерашнее общение с ними было таким эффективным, но только что прозвучавший монолог и их молчание многое прояснило, – на одном дыхании выпалил Бизенко, разглядывая слегка покрытый испариной его торс.

– Я живу по правилу Бенджамина Франклина, который сказал, что заткнуть глотку дураку – невежливо, но позволить ему продолжать – просто жестоко. К тому же терпеть не могу, когда люди сквернословят.

– Даже так? – удивленно произнес Бизенко. – Откровенно говоря, не ожидал подобное здесь от кого бы то ни было услышать.

– Да отчего же вы не разбудили меня, ведь мы же договаривались? – прервал его Эди, меняя тему разговора.

– Я все равно не уснул бы после таких переживаний, а вам был нужен отдых. Будем считать, что вы мой должник.

– Не люблю быть должен, – улыбнулся Эди, доставая из портфеля полотенце. – Пойду обмоюсь, пока не обсох.

– Да-да, конечно, но я пока воздержусь, – скороговоркой произнес Бизенко, аккуратно пальцами коснувшись ушибов на своем лице.

– Ссадины, по своему опыту знаю, лучше промыть мылом, от этого они быстрее заживают, – посоветовал Эди и направился к умывальнику.

Не успели зэки толком помыться и позавтракать, как открылась дверь, и в ее проеме появился надзиратель, который, окинув камеру изучающим взглядом, крикнул: «Бизенко, на выход к следователю».

– Вот, гады, толком кусок хлеба дожевать не дадут, – прошептал он, поднимаясь с постели. – Эди, вы, пожалуйста, присмотрите за моими вещами, а то эта публика все сметет за милую душу, потом концов не найдешь.

– Конечно, я посмотрю, – согласился Эди, отметив для себя, что «Иуду» взволновал ранний вызов к следователю.

– Бизенко, бегом на выход, что ты там возишься, – вновь крикнул надзиратель.

– Иду, – недовольным голосом произнес Бизенко, двигаясь к выходу.

– Ты там недолго, мы по тебе будем ску-ча-ать, – проскрипел из своего угла Слюнявый вдогонку уже переступившему порог Бизенко.

– Пойдем на пару, я по дороге тебе кое о чем расскажу, шакаленок, – огрызнулся Бизенко.

– Молчать, лицом к стене, будь моя воля – обоих бы в одной параше утопил, бандюги, – прошипел надзиратель, закрывая дверь, что заставило сразу же замолчать даже неугомонного Слюнявого.

Еще некоторое время в охваченную тишиной камеру доносился стук каблуков сапог надзирателя, который своей короткой фразой дал понять и блатным, и не блатным обитателям камеры, что только закон удерживает его от самосуда над ними, поскольку ему уже ясно, что они бандюги и заслуживают кары.

«Как просто устроено миропонимание этого надзирателя: он уже определил для себя, что здесь одни преступники, которых надо наказать… Наверно, в отношении таких людей Тит Лукреций сказал, что больному желтухой все вокруг кажется желтым», – заключил Эди, прислушиваясь к затихающему стуку каблуков.