Покаяние
Шрифт:
– А мы боялись, что нас ждет изгнание! – продолжал Хорхе.
Это было пять лет назад – к тому времени уже почти все аргентинские левые покинули насиженные места: кто-то ушел в подполье, кто-то бежал за границу. Хорхе и Адела тогда подумывали перебраться в Рио-де-Жанейро или Париж. От этих воспоминаний по спине Хоакина побежали мурашки, точно от холодного ветра на закате, после того, как весь день нежился на жарком пляже. Брат в итоге решил остаться и биться до конца – чего бы это ни стоило.
– И поглядите на нас сейчас! – Сказать, что Хорхе слегка захмелел, было бы преуменьшением. –
Адела шикнула на него.
И не потому, что боялась разбудить малыша, понял Хоакин.
– Соседка все никак не уймется?
– По крайней мере, старается выходить из дома одновременно с нами, – ответила Адела.
– Должно быть, считает, что за нами следует приглядывать, – усмехнулся Хорхе.
Но за его усмешкой Хоакин заметил тень страха.
– Хоако, только не начинай…
– Что? Я вообще молчу!
– Зато как смотришь! – Хорхе видел брата насквозь.
– Я вот что думаю… – решилась вмешаться Адела. – Паула, а ты мне не поможешь вынести овощи? А то такими темпами мы и до Рождества не пообедаем. Хоакин, принести еще баночку «Кильмеса»?
– Да, спасибо.
Как только братья остались наедине, Хоакин встал и подошел к грилю.
– Вечно ты энтранью пережариваешь, – поддел он, попытавшись отнять у брата щипцы.
– А ты так и норовишь подать ее сырой, – парировал Хорхе.
Хоакин отпустил щипцы.
– Ну расскажи, как дела, hermanito [4] .
Впрочем, Хоакин прекрасно знал, как они обстоят: угроза ареста миновала, но ничуть не отрезвила Хорхе: имя брата замелькало в таких разговорах, упоминаний в которых никому бы не хотелось. Люди оканчивали свои дни в канаве и за меньшее.
– Неплохо, неплохо. За последнее время мы очень продвинулись.
4
Братишка (исп.).
– В смысле – ваш союз?
– Да, Хоакин, наш союз. – Хорхе проколол мясо, которое в этом не нуждалось.
– Надеюсь, ты не забыл об осторожности? – Хоакин знал: остановить брата невозможно. Всякий раз, как Хорхе давал слово, что выйдет из игры, его хватало всего на неделю, а потом все начиналось снова. – Держись подальше от malas companias [5] , ладно? – настойчиво проговорил Хоакин. – Может, заляжешь на дно, хоть ненадолго? Во избежание недоразумений. А то как бы хуже не стало.
5
Плохих компаний (исп.).
– «Плохие компании», Хоако? «Недоразумения»? – Хорхе хохотнул. – Ты у нас, смотрю, и заговорил, как они?
– Я не с ними, – возмутился Хоакин.
– Знаю, знаю. Извини, – сказал Хорхе. – Но ведь и мы тоже. Мы не военные отряды Монтонерос. Мы не патрулируем
– К нам?!
– Ну признай: иногда ты и впрямь похож на человека, который тоже на все это купился.
– Я просто за порядок, – возразил Хоакин.
Хорхе только фыркнул.
– Ты чего?
– Порядок? Вот, значит, как называется то, что сейчас происходит?
– Послушай, я ведь не говорил, что согласен со всем, что они вытворяют. Но мы ведь с самого начала понимали, что придется идти на какие-то уступки.
В 1976 году первые полосы всех газет сообщили о начале так называемого процесса национальной реорганизации, призванного положить конец разрухе, коррупции и анархии. Ведь главной задачей военного переворота было прекратить необъявленную гражданскую войну, кипевшую в стране. Как искоренить все эти похищения, грабежи, убийства и перестрелки, если не закрутить гайки? И плохо ли, что теперь, отпуская Паулу в центр столицы, можно не бояться очередного взрыва?
– «Уступки»?! Я тебя не узнаю! Где тот Хоакин, что подбивал меня читать Маркса и Галеано? Где тот Хоакин, что познакомил меня с Карлосом Мухикой и давал мне свои книги о революции? Который и сам участвовал в движении? Были ведь времена, когда и ты во что-то верил!
– Я повзрослел. И нашел работу. – Хоакин твердо решил, что не станет ссориться с Хорхе. Во всяком случае, до десерта. – Обычную работу, не хуже других.
– Ой ли?
Тишина.
– Ну послушай, Хоако. Может, вначале все так и было, но теперь-то? Когда мы знаем то, что знаем?
Хоакин терпеть не мог, когда его принуждали оправдывать режим, которого он и сам не одобрял. А еще ему совсем не хотелось оправдываться перед Хорхе: он остепенился и нашел приличную работу, почти всегда позволяющую уходить от неприятностей.
– Я во всем этом не участвую, – наконец отчеканил он.
– Ну вот, снова заладил. Так почему же мне все равно за тебя тревожно?
– А я как раз хотел тебе сообщить, как я беспокоюсь за тебя! – В этом была лишь доля шутки. – В любом случае рад услышать, что ты иногда способен отвлечься от пролетарской революции и вспомнить обо мне, – саркастически усмехнулся Хоакин. – Неужели тебе хватает времени думать не только об освобождении от ига эксплуататоров-капиталистов и о судьбе брата-полицейского, но и о родном сыне?
– Да.
Хоакин уловил едва заметную перемену в выражении лица брата – его фирменная веселость словно погасла.
– У меня всегда за него болит сердце. Я молюсь о том, чтобы он не стал фашистом, как его дядюшка.
– То есть я еще и фашист? – Хоакин изобразил ярость. – Что ж, уже повышение. Как меня раньше называли? Ах да, равнодушным наблюдателем. Ты мне даже книгу на прошлое Рождество подарил – о банальности зла. Этого, как его?.. Стой-ка, я не ослышался? Ты сказал, что молишься? Серьезно?