Покидая мир
Шрифт:
Это и было основной темой нашего существования в первые полтора года жизни Эмили: отлучки ее отца, все более частые и долгие. Трещина между нами расширялась постепенно, но неуклонно. В первую неделю пребывания Эмили дома — как и положено новорожденной, она поначалу изводила нас, не давая выспаться, — Тео взял привычку убегать к себе в квартиру, объясняя это тем, что у него нет выбора, так как пришла пора поторопиться с написанием книги.
— Работать над рукописью можно и здесь, — возразила я. — Мы же специально выделили тебе уютный маленький кабинет.
— Но у меня там остались все справочные материалы.
— Все
— Здесь энергетика не та, что необходима мне для работы. А бессонные ночи меня вообще выбивают из колеи.
— Эмили сейчас спит хорошо, «гуляет» она всего каких-то полчаса. И она такая чудесная.
— Мне необходимы восемь часов сна.
— А мне нет?
— Ну почему, и тебе, конечно, тоже. Но ты сейчас не ходишь на работу, а я хожу. И если я не высплюсь…
Почему я уступила в этом споре? Возможно, потому, что Тео действительно ежедневно ходил на работу, а я пока еще сидела дома — была в отпуске по уходу за ребенком. Так что мне, в отличие от него, и впрямь не так важно было сохранять ясность мыслей. И хотя я не раз повторяла, что хотела бы чаще видеть его с нами и что надо бы нам побольше времени проводить вместе, однако на своем не настаивала. У ж слишком сильно я выматывалась, чтобы еще вести дискуссии с Тео. Тем более, я ясно увидела: только сейчас — с весьма реальным появлением на свет нашей совершенно реальной дочери — на Тео обрушилось понимание того, что по-настоящему означает быть родителем. И это понимание застигло его врасплох. Все его благоглупости во время моей беременности, рассуждения о том, как он хочет стать папочкой, сейчас были забыты, отступили перед самим фактом, что вездесущая Эмили вторглась в нашу жизнь, в корне ее изменив. Бывает же, что мы громогласно заявляем, что хотим чего-то, хотя сами в глубине души в этом сомневаемся. Не было ли это как раз таким случаем? Однако я и сама, каюсь, точно так же вела себя в ожидании ребенка, поэтому не считала себя вправе обрушивать гневные обвинения на Тео — по крайней мере, в тот момент. К тому же я надеялась, что эти его побеги из дома — лишь временное явление.
Как только Эмили начала осваивать искусство спать по девять часов, не просыпаясь, Тео и впрямь вернулся в нашу квартиру. Он даже стал выходить на прогулки с Эмили в коляске, иногда купал ее и менял пеленки, играл с ней, лежа на полу и перебирая игрушки. Эмили обычно радовалась его обществу и смеялась. А вот в наших с Тео отношениях появилось некоторое отчуждение. Едва уловимое, оно все же несомненно присутствовало. Мы болтали, как раньше, по-прежнему вместе ужинали, делились друг с другом всем, что происходило в жизни каждого. Однако какой-то холодок в отношениях явственно ощущался, но, сколько я ни спрашивала Тео, что его беспокоит, он либо отшучивался, либо менял тему.
— Все в порядке, не обращай внимания, — бросил он однажды после того, как за ужином погрузился в молчание, затянувшееся настолько, что я заметила: подобные пинтеровские паузы [80] меня слегка беспокоят.
— В театре Пинтера паузы длятся не более пяти тактов, — уточнил Тео.
— Вот потому-то меня слегка напрягло, что мы добрых пять минут просидели в гробовой тишине.
— Меня это абсолютно не напрягает, — отреагировал Тео.
80
Гарольд
— Что-то не так, Тео?
— Почему что-то непременно должно быть не так?
— Я чувствую, как ты от нас отдаляешься.
— Что за новости! В смысле, я же прихожу домой каждую ночь.
— Но у тебя какой-то отрешенный вид.
— Как и у тебя.
— В каком смысле?
— Ты часто где-то витаешь, и вид у тебя озабоченный.
— Наверное, потому что пытаюсь совместить родительские обязанности с выходом на службу на полный рабочий день.
— Так и я этим занят.
— Не в такой степени, как я.
— Ах, умоляю, вот не надо только начинать игру «Кто больше для нее сделал».
— Замечу только, что в первые восемь недель ты просто смывался и оставлял меня с Эмили один на один.
— Неправда. Я только ночевал в другом месте, потому что мы так договорились — ты тогда сидела дома, а я один работал и…
— Ни о чем мы не договаривались. Ты просто сам решил устраниться, а я была дурой, что промолчала.
— Если тебя что-то не устраивало, следовало сказать об этом тогда же.
Шах и мат. Крыть мне было нечем. Он-то отлично понимал, почему я смирилась тогда с его ночными отлучками: потому что я боялась отвратить его от себя, потому что, еще не придя в себя после родов и не имея возможности как следует выспаться, я постоянно находилась в полуобморочном состоянии, потому что мне было до жути страшно, что Тео нас бросит. Может, именно об этом он и сообщал мне сейчас своей улыбкой: Мы не женаты… мы не принадлежим друг другу… у тебя нет на меня никаких прав… я волен уйти в любое время, стоит только пожелать.
Из надменной улыбка постепенно превратилась в примиряющую.
— Если тебе кажется, что у нас что-то идет не так, — снова заговорил Тео, — не молчи. Поделись со мной. Я не хочу, чтобы между нами было недопонимание.
Однако недопонимание не исчезало, а лишь усугублялось. Выйдя на работу, я по утрам стала отвозить Эмили в ясли в Кембридже, так как Тео по-прежнему не поднимался раньше двенадцати. Сложность была в том, что забирать из яслей девочку следовало ровно в три часа. По понедельникам, средам и пятницам занятия, которые я вела, заканчивались только в четыре, поэтому мы договорились, что Тео в эти дни забирает Эмили из яслей к себе на работу, а в половине шестого я за ней заезжаю.
Так мы продержались только три недели, после чего Тео вечером проинформировал меня:
— Я больше не смогу забирать ребенка из яслей.
— Почему? — осведомилась я, стараясь скрыть удивление.
— Это просто не дело.
— В каком плане это «не дело»?
— Она постоянно требует внимания, которое я рад ей уделять, но только не в рабочее время.
— Что ты имеешь в виду под «требует внимания»?
— «Требует внимание» значит «хочет общаться», значит «ее нужно перепеленывать и кормить», значит «плачет и мешает работать моим коллегам», значит «не способна полежать спокойно полтора часа, пока находится в офисе».