Поклон старикам
Шрифт:
Она все ползла по санной колее, по которой совсем недавно они с Дулмой возвращались домой после «Катюши». К счастью, колея оказалась глубокой, иначе бы ветер откатил ее на озеро, а там неизвестно, что было бы с ней.
Колея почему-то никак не кончалась и была до половины залита водой. Мария насквозь промокла и застыла. Застучали дробно зубы, сводило по очереди руки и ноги. Она попыталась встать, но ветер пронзил ее насквозь, холодом пробравшись к костям. Вновь упала она в узкий коридор жизни.
И поняла: «Это мой гроб! Моя смерть!»
— Нет! — крикнула в отчаянии. Только почувствовала
— Потерпи, — шептала она Дулме.
Вдруг что-то тяжелое ударило ее в голову — Мария потеряла сознание.
Очнулась в конторе. Возле нее сидел согнувшись Содбо. Оказалось, она совсем голая, укутана тяжелыми дохами. Испуганно покосилась на Содбо.
— Что с Дулмой? — были первые ее слова.
Содбо вскинул голову. В полумраке не видно шрамов. Блестит глаз.
— Не беспокойтесь, Маша. Вы спасли ее. Без сознания были, а место указали. Туда весь улус отправился — овец перетаскивать.
И тут Мария не выдержала — заплакала. Нестрашное в яви, происшедшее с ней показалось сейчас невозможным. Окажись она снова одна в буране, она не сделала бы и шага! Содбо нежно, как ребенка, гладил ее голову, руку. И ласка его успокаивала Марию.
— Где же меня нашли? — спросила благодарно.
Содбо глухо, прерываясь от волнения, рассказал, как возвращался с полевого стана, как несся он бешеным галопом по дороге, как попал в ураган и вынужден был плестись с конем еле-еле. И вот, метрах в ста от улуса, конь его вдруг всхрапнул, испуганно прыгнул в сторону. Бугром, вскинувшимся поперек дороги, оказалась она.
— Значит, вы спасли… и меня, и Дулму, — прошептала Мария.
Содбо снова погладил ее голову:
— Что вы, Маша. Это вы. Вы же сказали, где Дулма. Не я, еще кто-то вас увидел бы — до самого улуса вы дошли! Пока вас тут отогревали женщины, Бальжит целый отряд сбила.
Мария снова заплакала и прижалась губами к ласковой руке Содбо.
Когда подъехали спасатели во главе с Бальжит, Дулма лежала без сознания, крепко прижимая к себе подохшего ягненка. Ее довезли до дому, растирали снегом, после этого отогревали в бочке с молоком, потом перетаскивали живых и мертвых овец — она не помнила. Очнувшись, долго лежала, неуверенно вглядываясь в знакомый потолок, в печь, в оскаленную морду тигра. Стояла спокойная теплая тишина.
— Агван, сыночек мой, — не веря самой себе позвала она.
Еще секунду было
— Мама, мамочка, я здесь! — близко, совсем близко засияли глаза Жанчипа, только еще совсем детские.
— Овцы живы? — прижавшись лицом к нему, спросила Дулма.
Агван проснулся от забытого шума. Раскрыл глаза — солнечный свет квадратным снопом влез к ним в дом. В этом свете мелькают, копошатся тысячи веселых пылинок. Еще не понимая, что это за шум, засмеялся, толкнул Вику в бок.
— Со-л-н-це, — выговорил старательно, как учила Вика.
– На-ран! — эхом откликнулась Вика.
Выскочили из избы — необычно было вокруг: над кошарой, над двором во все небо, вверх, вниз крутились, толкались белогрудые птицы. Радостный гвалт стоял вокруг: они кричали, лаял, звеня цепью, Янгар. Чуть в стороне, на телеграфном столбе, сидел большой черный, с синим отливом, ворон и сердито каркал: на навозных кучах, где он хозяйничал всю зиму, тоже прыгали белогрудые проворные птицы.
— Кто это? — спросила Вика.
— Алаг-туун, — негромко ответил Агван, не сводя глаз с птиц.
— Как ты сказал? — допытывалась Вика. — Алатуп?
— Это… это… — Агван силился вспомнить, как называются они по-русски.
Прошлой осенью он сам провожал их — целую тьму. Они тогда улетали в теплые южные края. Бабушка говорила, что они прощаются с Агваном, с отарой. Они тогда долго кружили над Бухасан — лесистой горой, над озером Исинга. Но даже когда их совсем стало не видно, в ушах его еще долго стоял их крик… Тогда бабушка объяснила ему: как только пройдет зима, они вернутся сюда, к своим гнездам, и принесут с собой в клювах весну. «Ты встречай их, не проспи!» — сказала тогда бабушка, и еще она… назвала их и по-бурятски и по-русски, а он забыл. Не проспал, встретил, а как звать, забыл. Обидно. Вика вон смеется над ним. Агван надулся.
Вдруг увидел бабушкину палку, прислоненную к углу избы. Он подпрыгнул, крикнул:
— Палка звать! Не… Калка! Калка!
Вика засмеялась еще громче:
— Палка-калка! И нет вовсе. Это галки. Я в книжке видела. Гал-ки. Гал-ки.
Агван рассердился, что она все знает лучше его, хотел толкнуть ее, но раздумал и подскочил к конуре Янгара:
— Ты мой пес! Иди гуляй, — он отстегнул тяжелую цепь.
Но вместо того чтобы играть с Агваном, пес, вовсю заливаясь, кинулся к птицам! Сам белогрудый, он, лая и визжа, исступленно гонялся за белогрудыми птицами. Птицы взметывались перед его носом, еще большим шумом наполняя все вокруг, садились позади его, дразнили. Им правилась такая игра. Они тоже радовались весне, которая вернула их на родину.
Только Агвану уже не было весело. Он стоял возле пустой конуры, тер глаза. Может, глазам больно от яркого солнца? Подошла Вика, провела пальчиками по макушке — Агван боднул головой и не повернулся. Тогда Вика подняла соломинку, пощекотала ему щеку.
— Солнце, — сказала звонко. — Наран!
И Агван засмеялся. Долго сердиться на Вику он не мог.
Вместе с весной для них наступили плохие дни. Пеструха перестала давать молоко.
— Ее вымя, — объяснила бабушка, — готовит молозиво для теленка.