Поклон старикам
Шрифт:
— Не надо, дочка. Только тогда, когда мой ясноглазый распахнет дверь, когда я, как бывало, поглажу его большую голову, когда он возьмет на руки сына и попьет чай из рук Дулмы, вот только тогда успокоится мое старое сердце. А если…
В избе стало тихо. Агван выскочил на улицу.
Вика сидит прямо на земле, рядом с Янгаром.
— Победа! Ты что?
Вика медленно качает головой.
— Все равно мой папа не вернется. Он совсем умер. — Вика не плачет, но лицо у неё серьезное. Агван возвращается в дом.
—
— Дулма, доченька, — голос бабушки дрожит, — брызни и во дворе — в четыре стороны, в восемь направлений света. Пусть во всех странах теперь воцарится мир — навечно! — бабушка снова сложила руки в молитве.
Агван побежал за матерью. Вика все еще обнимала тихого Янгара и без удивления смотрела своими громадными глазами, как его мама брызжет во все стороны света.
«Как просто, — думал Агван. — Почему же раньше никто не догадался побрызгать? И водка была. Глупые эти взрослые».
Круглое солнце взобралось на самую верхушку неба: нужно задирать голову, чтоб смотреть на него. Это оно сделало им победу?
— Смотри, — Вика теперь смеялась и выворачивала Янгару уши.
— Идем в дом, — доверительно зашептал ей Агван. — Там будут водку пить.
— … Я всю жизнь с богом в сердце прожила, с ним и уйду на тот свет, моля за ваше счастье. А вы поймите. Вы в другое время живете, не считаясь ни с богом, ни с молитвой. Это ваше дело. Я ведь не мешала вам жить.
— Бабушка! Перестань, — Агван разглаживал бабушкины морщины. — У тебя голова болит? Да?
— Лучше уже, — по ее щеке ползла слеза.
Вика дразнила Янгара, открывая и закрывая дверь, — тот скребся и скулил.
— Тетя Бальжит уж так плакала! — зашептал Агван в самое ухо бабушке. Она притянула его к себе и крепко держала.
Совсем неожиданно мама запела. Песня заскрипела, непривычная, боязливая, он ни разу не слышал, как люди поют в доме. Мама запрокинула лицо. Дом стал совсем маленьким. Мамин голос стукался об его стенки и возвращался к Агвану гулким — на одной тягучей ноте.
— Перестань, — закричал он и бросился к матери. — Я не хочу, чтоб ты плакала.
Тетя Бальжит засмеялась:
— Вот и правильно. Затянула грусть! — Громко, словно говорила, она запела совсем другую — ему показалось, что много-много людей вместе шагают!
Он вскочил на середину и стал топать.
Песня оборвалась внезапно, и Агван расстроился:
— Я еще хочу, мама!
— Эту песню Жанчип привез из Улан-Удэ, — бабушка улыбнулась. — Я работала дояркой, жила в двадцати километрах отсюда, за лесом. Он часто приезжал ко мне, все больше ночью. Примчится на своем Кауром, на рассвете снова в седле.
Бабушка
— Дальше, — затеребил ее Агван.
— По ночам рыскали двуногие хищники. — Агван гордо посмотрел на тетю Машу: вот как его бабушка умеет говорить! — Кулаки грозили расправой, и я не спала ночами, слушала. Эта песня раньше сына добиралась до меня. Ночью далеко слыхать, и лесное эхо старается. «Зачем поешь? Они убьют тебя», — сердилась я. А он смеялся: «Не волнуйся, эжы, они песни боятся. Меня их пуля не возьмет, заговоренный я. Сколько стреляли — и мимо. Везучий я!»
Агван снова посмотрел на тетю Машу, а тетя Маша заплакала.
И тогда бабушка замолчала — застыли морщины глубокими полосками, как трещины на земле в жару.
… Земля молчит. И когда идет снег. И когда больно прорезает ее трава. И когда падают в нее люди. Она молчит, но она рождает в себе живое, оберегает и не дает пропасть мертвому. И ей, земле, одинаково важно, чем больно человечество и о чем думает один человек, как живет один человек, что происходит в нем…
Вечером в улусе будет митинг. Видеть людей, смеяться, стать снова беспечной и молодой… — у Марии кружилась голова.
— Идите, доченьки, повеселитесь, — словно угадала Пагма. — Слышали, что Бальжит наказывала: все должны прийти!
А Дулма вроде и не слышит — разжигает печку. Мария подтолкнула ее.
— Нет, эжы, мы не пойдем, — Дулма повернулась к матери. — Поправитесь, тогда и нам радость.
Марии стало стыдно:
— И правда, что за веселье, когда вы болеете, — виновато сказала она. — Лучше мы посидим все вместе.
— Что вы на меня, старую, смотрите? — рассердилась Пагма, даже села в кровати: — После рассвета незачем ставить пугало, после того как выпали зубы, нечего считать себя молодым. Мое дело — лежать да полеживать, дом стеречь. А вы повеселитесь, с людьми побудьте — победа ведь!
— Что, Маша, может, правда, пойдем? Победа. День какой! — Дулма сбросила платок, развязала косы, расплела их и начала расчесывать. Волосы закрыли ее всю: струились по груди и рассыпались по спине. Она была такая счастливая! Агван из угла смотрел на мать. Он неслышно подошел к ней и восхищенно пробормотал:
— Ты очень красивая, мама, очень.
И Мария подошла, провела обеими руками по темной волнистой глади волос.
— Ты очень красивая, мама, — Агван потянулся к ней, и Дулма, подхватив его, прижала к себе. Он приговаривал — Мама! Мама. — А она все крепче прижимала его к себе.
Дулма стронула что-то во всех — праздник был теперь настоящий, и Мария ощутила себя молодой. Грустно оглядела свою грубую юбку, нескладёху-кофту, унты.
— Тебе какое нравится? Выбирай — Дулма вытащила из сундука два платья. — Довоенные…