Поколение одиночек
Шрифт:
Это гимн всем провинциальным поэтам России на все времена. Он был и будет нужен им всем. И вдруг Коли Дмитриева не стало. Я даже почувствовал какой-то нелепый упрек к нему, почему и зачем ушел, когда мог еще так много сделать. Ушел в самое свое творческое время. Ушел, не исписавшись, недолюбив, не озлобившись на жизнь. Ушел также внезапно, как и взлетел в начале семидесятых. Тридцать лет яркого непрерывного творчества, которое так не хотели видеть ни чиновники, ни завистники, ни чужаки. Впрочем, также внезапно ушли и Толя Афанасьев, Слава Дёгтев, Владимир Славецкий, Петя Паламарчук – друзья, сверстники, явные лидеры нашего поколения. Смерть увела их за собой в XX век. Может быть, национальной русской литературе уже закрыта дорога в третье тысячелетие? Патриархальные
Может быть, тем самым смерть показывает и место действия моего поколения – конец прошлого столетия. Отказывает «Эпохе одиночек» в освоении третьего тысячелетия?
Цыганка нагадала мне,Что я проснусь в другой стране,Но я схитрил и не проснулся.Бреду сквозь милосердный сон,И вот влекущий чудный звон,Небесный гул ушей коснулся.И узрил я: клубится пар.Резвятся бесы, и угарПривычно отроки вдыхают,В почете смертные грехи.И те в том сонмище плохи,Кто плохо Русь святую хает…Это уже из его последних стихов. Никогда не касавшийся пафосных тем, и чуравшийся любой политики, в последние годы своей жизни Николай Дмитриев, как и многие другие крупнейшие мастера русской литературы – Василий Белов, Валентин Распутин, Николай Тряпкин, Татьяна Глушкова, осознанно идет в литературу протеста. Но и в этой литературе, в протестной поэзии у него своя простодушная нота. Он держит ответ перед своей землей и своими родными, которые дали ему жизнь на шестой части планеты под названием Русь.
Осталось уж не так и многоСкрипеть до смертного конца.Я знаю: у того порогаУвижу хмурого отца…И спросит он не без усилья.Вслед за поэтом, боль тая: —Так где теперь она, Россия,И по какой рубеж твоя?Нет у меня совсем ответа.Я сам ищу его во мгле,И темное безвестье этоУдерживает на земле.Увы, не удержало его на земле и темное безвестье о будущем своего народа. Русской национальной литературе в её традиционном облике, уникальному явлению мировой культуры как бы отказано в дальнейшем существовании в самой России. Она подменяется явно деструктивным искусством. Может, потому и уходят раньше времени из жизни именно творцы русской традиции? Когда Николай Дмитриев простодушным чутьем своим предчувствовал крушение и страны, и народа, и унижение культуры, он явно взбунтовался. Его стихи последнего периода – свидетельство народного отчаяния, что бы ни писала прикормленная пресса нынче о благополучии народа. Коля Дмитриев, как мало кто другой из поэтов, знал русскую провинцию, и для него открывались сердца и души таких же, как он простых людей. Так послушайте же мнение простодушных: «Москва похожа на Париж / Времен фашистской оккупации».
Его новый герой уже способен взяться за оружие, дабы спасти страну свою и народ свой от новых разрушителей:
Когда подул хороший ровный ветер,Он рассчитал начала и концыИ пал пустил – широк, трескуч и светел —На новые буржуйские дворцы…Свои же и схватили героя стихотворения, осудили, отправили на зону, как отправляют сегодня молодых национал-большевиков.
Он начал простодушной лирикой, закончил простодушным бунтом, и отчаявшись, простодушно ушел в мир иной.
Под чертов чох, вороний грай,Свою домысливая долю.Я уношу с собой не фрай,А русскую тугую волю.Помню его первые лирические стихи, прощание с уходящей деревней. Поиски нового русского мифа. Веру в могущество сокровенного русского слова.
За окном проселок хмурыйДа кротами взрытый луг,Я – полпред литературыНа пятнадцать вёрст вокруг.Тут же и любовь, поначалу такая счастливая. Все везение у Коли Дмитриева в начале его судьбы. А потом, как и положено для русского поэта – преграды, преодоления, искушения.
Вначале никакой иронии, никакого апокалиптического ужаса, никакой стиховой публицистики. Одна светлая лирическая одержимость. Одна природная задушевность, так притягивающая читателей. Любимой можно легко отдать и город, и время, и даже слова свои сокровенные.
Выходи за меня, прогони горе-горюшко,Пусть житье моё не калачи.Выходи, два полена не гаснут и в полюшке.А одно не горит и в печи.Вместе счастье аукнем – оно и откликнется.На два голоса всё же звончей.Гости будут. А мать молодеть тихо примется,Да и можно ли всё перечесть…Потом пришло время потерь, разочарований, разлук. Время той самой эпохи одиночества, когда и друзья перестают понимать, и любимая уходит, не оставляя никакой надежды, и жизнь становится невыносимо плоской.
Нам нечего сказать друг другу.Приехал друг – и мы молчим,И время, сжатое упруго,Пружинит между мной и ним.Незачем ехать в родную деревню, там всё чужое, ушли в мир иной родители, а с ними стал не нужен и отцовский дом. Он не хотел не отпевать, не поминать свою разрушенную сельскую идиллию. Он не хотел примиряться с её уходом, ибо понимал, что несмотря на все наши космические достижения, корни любой нации, любой культуры – в земле. И зачем же люди сами разоряют свои корни? Его вопросы главные – только к себе и своим соплеменникам. Зачем винить чужих, если сами не в силах перенести свое прошлое в будущее?
Мне на родину ехать не хочется,Мне как будто уже всё равно, —Там священная срублена рощица.Где парило златое руно…Попрошу я прощенья у жителей, —Для души эта местность пуста.Здесь как будто и тени родителейРасточились – уже навсегда.Поэт становится печальным археологом своих раскопок в прошлое в поисках своих истоков и родников народной души. Печальным археологом не только своего народа, но и своего рода, своей семьи, себя самого. Его элегия в своем простодушии оказывается достаточно жестокой.