Поколение одиночек
Шрифт:
Ушли родители, исчезла деревня, разрушилась семья, оставила любимая. Росла лишь усталость и горечь разочарования, вот так простодушно и незаметно на Россию накатывала катастрофичность, зафиксированная поэтическими летописцами конца XX века. Восьмидесятые годы – это годы постоянных потерь, годы загубленной любви, загубленной силы, испитое и избитое время. Кому нужен спившийся и обессиленный человек? Об этом пишут и поэты, и прозаики его поколения, пишут,
Очнулся добрый молодец, а кругом ни семьи, ни жены, ни детей, ни дома, ни друзей, ни работы. Вот уж печальная русская элегия с отчаянной исповедью перед всем миром. И опять, как в начале пути, отчет перед отцами, героями своей Победы, которая явно уже не суждена детям этой Победы.
Полминуты. Трофейная хроника.В кадре лица, потом сапоги.У берез. У оплывшего ровикаОбступили солдата враги…Вот поднялся, помедлил мгновениеИ с заботой на белом лицеПосмотрел на моё поколение.Посмотрел так, как смотрят в конце…Поразительно, что к этому спасительному припаданию к отцовской шинели обращаются в конце XX века, как к чему-то единственно спасительному, самые разные поэты поколения одиночек, рожденные в послевоенные годы. Пишет Юрий Поляков свой «Ответ фронтовику», поет свои песни об отце и старшем брате Александр Бобров, вспоминает о погибших солдатах Леонид Губанов, и даже такой отпетый концептуалист Тимур Кибиров вдруг обращается к сентиментальной теме вечных патриархальных ценностей: «Прижавшись щекою к шинели отца – вот так бы и жить… Прижавшись щекою, наплакаться всласть и встать до конца». Может, потому и празднуют с каждым годом всё торжественнее день Победы, потому что больше праздновать нечего. Лишь отпевать самого себя.
И улегся под куст, как отшельник.И услышал опять:«Это здесь…»И запел надо мной можжевельникКолыбельную, смертную песнь…Я услышал её не со страхом.Не с тоскою, и – руки вразброс, —Замирая, просыпался прахомИ травою при жизни пророс…Смерть уже обступает поэта со всех сторон. Спасение лишь в сокровенных строчках, в найденных словах, в кем-то нашептанных стихах: «И в сумерках мне классики ревниво / нашептывают нужные слова». Земной природный поэт, как в спасительную нишу уходит в русскую культуру. Его спасает от полной безнадеги и отчаяния пусть и некормящее, но возвращающее к жизни ремесло. По сути в чем-то вся поэзия конца XX века – это спасение самих поэтов от недовольства собой, от морального дискомфорта, от стремления к самоубийству. Кончают с собой – Борис Примеров, Юлия Друнина, Александр Башлачев, Борис Рыжий (поэты разных поколений), когда уже и писать не о чем, и силы к сопротивлению словом заканчиваются.
Иду, в глаза не глядя, средь толпы,Одним, другим недобрым словом мечен.Друзья-поэты – вот мои попы.О! Смертные стихи ведь тоже лечат.Друзья легко сигают на тот свет,Как будто там и вправду что-то светит.Как будто сам Есенин – их поэт, —Своей тальянкой каждого приветит.Смертная тема в годы разрухи и раздора накрывает и Николая Дмитриева, но он не спешит идти ей навстречу. В его опустошенной, обезлюбленной душе новый прилив энергии даёт сама тема сопротивления. Вдруг просыпается любовь и ярость, волевой напор и звенящее слово. Он описывает и жизнь, и природу, и людей, как будто освещает их багряным огнем слова.
В то, что не воскреснет Русь, – не верь,Копят силы и Рязань, и Тверь.На Рязани есть еще частушки,Есть ещё под Вологдой чернушки.Силы есть для жизни, для стиха.НеХорошо знавший и друживший с ним Юрий Поляков написал в предисловии к книге «Ночные соловьи» о последних стихах Дмитриева: «Один из самых пронзительных и запоминающихся образов гибнущей, разламывающейся, как Атлантида, большой России, именовавшейся СССР. Я нашел именно у него в стихотворении про гармониста, собирающего милостыню в подземном переходе»:
…Бомж зелёный маялся с похмелья.Проститутка мялась на углу.Цыганята. Дети подземелья.Ползали на каменном полу…А вверху гуляла холодина.И была Москва, как не своя.И страна трещала, словно льдина.И крошились тонкие края.…Мимо люди всякие сновали.Пролетали, а куда? – Спроси!Но всё чаще лепту подавали —Как на собирание Руси.…Можно выделить два ключевых для нового, постсоветского Дмитриева словосочетания: «Москва как не своя» и «собирание Руси»… Речь идёт о сохранении средствами поэзии не только русской деревни, но самого русского способа жить, чувствовать, мыслить…
По-моему, сейчас на Руси ещё можно писать стихи для самосохранения народа. Сколь бы малое число читателей ни оставалось. Поэтический способ жизни – это тоже и наша сила, и наша слабость. Я понимаю, что для нынешних рационалистов и прагматиков надобно уничтожить подобный способ жизни, даже саму природную одушевленную поэзию. Это они внедряют, как картошку при Екатерине, непоэтическую поэзию, но, смею заметить, неудачно. Стихи произрастают даже из самого концептуального сора и у Тимура Кибирова, и у Ивана Жданова, и у Бориса Рыжего. Впрочем, последний и сгорел, как русский поэт.
Что же говорить о таких природных задушевных и простодушных поэтах, как Николай Дмитриев. Его жизнь, его поэзия и есть – его собирание Руси. И, как он сам писал: «даже смерть, даже смертные стихи – помогают людям жить.»
Силы у поэта кончились, смерть пришла, но стихи остались. Будем жить с ними.
И мне сказал незримый страж:
– Молись. Коль помнишь «Отче наш».Коль из святого что-то помнишь.Молись за них. Они горятВ аду земном и что творят.Не ведают. А где им помощь?Двадцать первая глава. Юрий Козлов
Юрий Вильямович Козлов родился в семье писателя Вильяма Козлова 23 июля 1953 года в городе Великие Луки Псковской области. В 1974 году окончил Московский полиграфический институт. Работал в журнале «Пионер», где и был опубликован в 1974 году его первый рассказ «Качели в Пушкинских горах». Эта детско-писательская закваска и по сей день чувствуется в его прозе. Вскоре попал в армию, где и прослужил 1974-75 годы на самом дальнем Севере, на Чукотке. Активно печатался в газетах и журналах. От «Огонька», тогда еще софроновского, год стажировался в Чехословакии. С 1983 года почти десять лет жил «на вольных хлебах», на литературные гонорары. С 1995 года работает в пресс-службе Государственной Думы России. С 2001 года избран главным редактором журнала «Роман-газета».
Первый роман «Изобретение велосипеда» вышел в 1979 году. Читательская известность пришла с повестью «Геополитический романс». Но Юрий Козлов решил не повторяться и в своей последующей прозе: «Ночная охота», «Колодец пророков», «Одиночество вещей» предпочел уйти от традиционного реализма к художественной мифологизации и времени, и истории, и человеческих судеб.
В самых последних и самых сложных своих романах «Проситель» и «Реформатор» свои интеллектуальные мифологемы старается приблизить к читателю, вводя в сюжет элементы триллера.
Его не раз называли критики русским Кастанедой или же патриотическим Пелевиным. Сравнения вполне уместны, но всё же, как тонкий художник, Юрий Козлов владеет своим индивидуальным творческим ключом.
Лауреат многих литературных премий, среди них и «России верные сыны»(2002).
Воспитал строптивую дочь, Анну Козлову, которая продолжила писательскую династию, а родив ему внуков сначала от сына Проханова, затем от Сергея Шаргунова, соединила одним узлом несколько писательских фамилий.
Впрочем, сам Юрий Козлов к этой писательской одиссеи собственной дочки относится несколько отстраненно.