Покорение Крыма
Шрифт:
— Порта считает Еникале и старую крепость на Тамане глазами своей безопасности.
— Из оных глаз Россия берёт один для себя, другой отдаёт татарам. А Порте позволяет построить для себя третий глаз, посредством которого она будет видеть проход в Чёрное море российских судов.
— Владея Еникале и Керчью, Россия через короткое время сможет знатно умножить свои силы в Чёрном море... Уступка сия немыслима!
Обресков холодно посмотрел на рейс-эфенди:
— Я очень сожалею видеть себя принуждённым объявить, что удержать Керчь и Еникале есть последняя
— Пусть Россия войдёт в состояние Порты! — негодующе воскликнул Абдул-Резак.
— Пусть Порта войдёт в состояние России, — парировал его возглас Обресков.
— Нет такой крепости, нет такого места, которые могли бы сравниться с Керчью и Еникале!.. А поэтому Порта по-прежнему желает оставить их в своём владении для удовлетворения собственной тишины и безопасности.
— А безопасность России?.. Это же всему свету видно, что если татары захотят делать своевольства в российских границах, то Порта сыщет способы защитить их от возмездия как единоверных по закону.
— Порта не станет этого делать!
— Почему?
— Мы же учиним обязательство не мешаться в татарские политические дела.
— Сие только ребятам несмышлёным говорить дозволительно, — неожиданно грубо сказал Обресков. — У вас и политические, и гражданские, и духовные дела относятся к закону.
— Наш закон — это наш закон! Мы же не обсуждаем постулаты вашего.
— Я покамест не вмешивал в негоциацию наш закон. И не намерен этого делать впредь. Вы же без закона шагу ступить не хотите.
— А вы без крепостей!
— В них вольность татарская и безопасность России заложена! Вы это понять можете?
Отвечать на вопрос Абдул-Резак не стал — предложил закончить конференцию:
— У нас накопилось много взаимных претензий, которые надлежит обсудить. Но сделать сие надобно неторопливо, чтобы соблюсти взаимные интересы и открыть дверь к долгожданному миру...
На следующей конференции рейс-эфенди вдруг поднял вопрос о продолжении перемирия.
— Близится день его окончания, а нам ещё о многом предстоит трактовать.
Обресков ответил твёрдо и угрожающе:
— Достаточной причиной для продолжения перемирия может быть только подписание статей о Крыме... А ваше упорство может послужить причиной другого — открытия военных действий.
Абдул-Резак принял вызов — тоже стал грозить продолжением войны.
Послы, обидно разругавшись, поторопились закрыть конференцию...
Шли дни, но ни одна из сторон не желала уступать.
После двадцать шестой конференции Алексей Михайлович обречённо написал Панину:
«Мне кажется, что конгресс почти накануне своего разрыва».
На двадцать седьмой конференции, состоявшейся 4 февраля, Абдул-Резак, выполняя инструкции великого везира, попросил Обрескова представить в письменном виде ультиматум России.
Алексей Михайлович тут же продиктовал секретарю основные пункты, проверил написанное и вручил бумагу рейс-эфенди.
Тот с нарочным отправил её в Константинополь.
В
Последующие конференции проходили весьма миролюбиво и спокойно, в «фамильярных» разговорах на разные темы. Ни рейс-эфенди, ни тайный советник острых вопросов не затрагивали, и спустя полчаса конференции закрывались.
«В негоциации ничего примечания достойного не случилось, — писал Обресков Панину. — Оба держимся в молчании, ожидая из Константинополя решительной резолюции».
Турецкий нарочный вернулся в Бухарест 8 марта.
А на следующий день — последний день перемирия — Обресков спросил рейс-эфенди о везирской резолюции на предъявленный ультиматум.
Абдул-Резак зачитывать полученную бумагу не стал — сказал коротко:
— Главное можно изложить в несколько слов... В случае возвращения Блистательной Порте всех завоёванных Россией земель мы согласны заплатить вам сорок тысяч мешков денег. А за отстание от требования крепостей и свободного мореплавания — ещё тридцать тысяч мешков.
Алексей Михайлович сумрачно посмотрел на рейс-эфенди:
— Других резолюций не будет?
— Нет, не будет.
— Сегодня у нас заканчивается перемирие... Однако в моей силе состоит продлить его, если Порта предложит более приемлемые кондиции, — призывно сказал Обресков.
— Мы оба ничего не можем сделать без нарушения данных нам инструкций, — развёл руки Абдул-Резак. — А в той, что у меня есть, других пунктов не имеется.
Алексей Михайлович сказал с явным огорчением:
— Двадцать один миллион рублей — сумма, конечно, великая. Но даже если султан представит все на свете сокровища — мой двор не отступит от своих скромных притязаний... Мне жаль, что, приложив столько сил, мы не смогли привести наши державы к долгожданному миру.
Некоторое время в зале царила тишина, затем, как по команде, секретари задвигали стульями, зашуршали бумагами, укладывая их в портфели. Переводчики отошли от стола, оставив послов в одиночестве.
И тут Абдул-Резак, зная, что Обресков говорит по-турецки, негромко, с взволнованной доверительностью заметил:
— Мы исполнили долг министерский... Но теперь, как люди, пекущиеся о доставлении взаимным подданным покоя, мы должны признать: если негоциацию, доведённую почти до совершенства, мы разорвём окончательно, то для возобновления её впредь великие труды потребуются... Я предложил бы, — в голосе рейс-эфенди послышалась искренняя теплота, — по разлучении нашем далеко не отъезжать и продолжать письменные сношения.