Покорение Крыма

Ефанов Леонид Александрович

В карих глазах Шагина мелькнула искорка самодовольства: Россия нуждается в нём, а значит, не оставит попыток утвердить его в ханском достоинстве.

* * *

Сентябрь 1773 г.

Отъезд калги из Крыма послужил сигналом к новым волнениям: участились стычки между татарами и русскими солдатами, опять поплыли слухи о скором турецком десанте с таманского побережья.

А на кубанской стороне заволновались ногайские орды, состояние которых в последние месяцы внушало особое опасение.

Стремясь удержать ногайцев от измены, Евдоким Алексеевич

Щербинин несколько раз посылал Джан-Мамбет-бею деньги, прозрачно намекал в письмах на жестокие кары, что последуют в случае предательства. Приставу при ордах подполковнику Стремоухову генерал писал коротко и ясно: следить в оба глаза за каждым шагом ордынцев и доносить о малейших поползновениях к Порте.

Стремоухов не только следил, но и всячески старался привязать к себе предводителей орд. После долгих уговоров он убедил Джан-Мамбет-бея отдать ему для воспитания и обучения младшего сына и несколько внуков. О том же подполковник вёл разговоры и с другими ногайскими начальниками.

Екатерина по достоинству оценила его рвение — похвалила за дальновидность и посоветовала Щербинину забрать детей в Харьков под губернаторское попечение.

«Послужат оные питомцы, — писала она Щербинину, — как ныне надёжным залогом, так, напротив того, для последующего времени полезно быть имеет».

Между тем положение на Кубани обострилось ещё больше: в Суджук-Кале высадился прибывший из Константинополя хан Девлет-Гирей с несколькими пирейскими султанами...

Разуверившись в способности Сагиб-Гирея выступить против России, турецкий султан Мустафа осуществил свою давнюю угрозу: назначил крымским ханом Девлет-Гирея, Шабас-Гирея — калгой, а Мубарек-Гирея — нуррадцин-султаном и послал всю троицу на Кубань побудить орды вернуться к прежнему, покорному Турции, состоянию. Одновременно султан приказал готовить большой флот, который должен был перевезти на Таманское побережье трёхбунчужного Хаджи-Али-бея с десятитысячным войском.

...Орды волновались не без причины — нужно было решить простой и невероятно сложный вопрос: на кого поставить, чтобы не проиграть?.. На Россию?.. Сагиб-Гирея?.. На Девлет-Гирея?

Оценив серьёзность угрозы, Щербинин решил ублажить ногайцев согласием на избрание сераскиром орд Казы-Гирей-султана, обитавшего в кубанских землях и давно домогавшегося сераскирской власти. Едисанцы поддерживали Казы, но у Евдокима Алексеевича были сомнения в его приверженности к союзу с Россией. (Другой претендент — Шагин-Гирей, доказавший уже свою преданность, в письмах ногайцев уже не упоминался).

«Ежели Казы имеет силу и доверенность у Джан-Мамбет-бея, — рассуждал Евдоким Алексеевич, — и от него ревностно подкрепляется, то весьма вероятно, что в своём искательстве он будет удачлив... Что же до Шагина, то, отлучившись от отечества, он исключил себя от соучаствования в татарских делах и теперь в соперничество пронырливому Казы никак не может быть употреблён. Всякая преждевременная попытка в пользу Шагина, несомненно, раздразнила бы Казы, который, поняв, что с нашей стороны ничего ожидать не приходится, мог бы, как легкомысленный и мстительный по дикости своей человек, сделаться тягостным злодеем и развратителем всех магометан Кубанского края... Да и Джан-Мамбет, видя бывшие за него заступления Казы, мог бы посчитать за неуважение к себе отвержение его домогательств...»

Терзаемый сомнениями, Евдоким Алексеевич написал Екатерине длинное письмо.

Она ответила скоро и ясно:

«За полезное находим мы представить ногайским ордам по собственному их соглашению выбрать себе в сераскиры Казы-Гирей-султана».

Щербинин должен был от своего имени приветствовать избрание Казы сераскиром и обнадёжить его покровительством.

Екатерина поступила правильно

и дальновидно: если Казы станет сераскиром без разрешения Порты и Крыма, как это было принято по татарским обыкновениям, то для сохранения себя в этом достоинстве должен будет ласкаться к России, чтоб получить утверждение от неё. А Россия торопливость не проявит — посмотрит за его делами.

«Время покажет, — думала Екатерина, — достоин ли он нашего покровительства и утверждения в сераскирстве или же сделает нужным своё уничтожение... А тогда и Шагин пригодится!..»

* * *

Сентябрь — октябрь 1773 г.

Измотанной пятилетней войной России было уготовано ещё одно тяжёлое испытание. Озабоченный борьбой с сильным внешним неприятелем, бросая на его поражение всё новые силы и средства, Петербург не только истощал мощь империи, но и засевал ниву народного недовольства, замучив подданных рекрутскими наборами, многочисленными податями и повинностями. И в сентябре на Яике взбунтовались тамошние казаки.

Екатерина призадумалась.

Бунтами Русь удивить было трудно — бунтовали всегда. Даже в первопрестольной Москве два года назад поднялась чернь, ломилась в Кремль, убила архиерея Амвросия, других служилых людей, грабила и бесчинствовала. Но то бунтовала чернь — безоружная и пьяная. Посланный в Москву Григорий Орлов быстро восстановил порядок, наказал виновных... На Яике было другое: поднялись казаки — люди, в военном деле толк знающие, к дисциплине приученные, сабель и пушек не боящиеся. И самое пугающее — это имя покойного мужа императора Петра III, ставшее знаменем бунтовщиков. Ибо, по долетевшим в Петербург слухам, подвигнул казаков на мятеж именно он, Пётр, чудом якобы спасшийся тринадцать лет назад от смерти, скрывавшийся до поры в народе, а теперь возомнивший вернуть себе коварством отнятый престол и дать простому люду истинную волю.

«За царя сражаться сам Бог велел, — думала Екатерина, комкая подрагивающими пальцами вышитый платочек. — Только кто этот мерзавец, именем убиенного назвавшийся?..»

Через неделю-другую узнала — беглый колодник Емелька Пугачёв. И тотчас послала рескрипт оренбургскому генерал-губернатору Ивану Рейсдорпу, чтобы подавил бунт.

А в ответ — вести печальнее прежних: ширится смута, заполняет всё новые и новые земли. Уже не только казаки поднялись, но и башкиры, татары казанские, казахи, уральские работные люди. Рейсдорп рад бы усмирить их, да не может — малочисленными крепостными гарнизонами много не навоюешь.

«Видно, крепкое войско надобно, чтобы опрокинуть бунтовщиков, — сжала губы Екатерина. — Только нет войска — с турком оно накрепко повязано... Мир нужен, мир...»

Ломая перо, она быстро черкнула Панину записку: представить на ближайшем Совете свои рассуждения о скорейшем достижении желанного мира с Портой.

Панин повеление исполнил. На Совете говорил, по обыкновению, неторопливо, с ленцой, но умно и понятно:

— Рассмотрение всех прежних дел с Портой совершенно однозначно показывает, что её упорство в татарском вопросе, а особливо — в уступке нам крымских крепостей с их принадлежностями, встретило трудности доныне непреодолимые. Печально, но следует признать, что без всякого ослабления от времени и продолжительности военных действий они изо дня в день умножаются. Я зримо вижу, что намерение турецкого правительства и всей нации по вкоренённому её бесчеловечию и зверству говорит об их желании лучше вконец подвергнуть себя всем возможным бедствиям и опасностям от продолжения войны, нежели купить за оную цену мир. Мир, по собственному их признанию, им необходимо нужный и во всех других частях выгодный.