Покоренная поцелуем

Валентино Донна

Гилберт не сводил глаз с Марии. Она вынула руку из глиняного горшочка. Он склонил голову набок, подставляя шею, надеясь, что это средство наконец уймет острую боль. В последнее время ему казалось, что по его жилам течет не кровь, а пробирается огонь, который лишал его сил, ухудшал зрение, терзал его мозг какими-то туманными, невообразимыми образами.

Вот как сейчас, например, когда на какое-то мгновение ему показалось, что рука Марии со сложенными в щепотку пальцами была похожа на треугольную голову змеи; сложенные пальцы — это ее ядовитые кривые зубы, а мазь — извлеченный из растений яд, капающий

ему прямо на открытую рану.

Она подносила свои пальцы к его коже, и по их холодному прикосновению к его разгоряченной, теплой шее он определял то место, куда попало острие сакского копья. Он улыбнулся. Должно быть, и Эдит тоже влюблена в него. Зачем ей в противном случае ехать в сопровождении Уолтера в монастырь к монахиням за этой целебной мазью?

Он откинулся со вздохом облегчения, наслаждаясь той заботой, которую проявляла к нему Мария. Что же он будет делать, когда рана совсем затянется и больше не возникнет необходимости втирать в нее мазь? Будет ли она с такой же охотой прикасаться к нему и тогда, когда уже не будет никакого предлога, не будет этой раны? Он, закрыв глаза, представлял себе, как мазь по капле смешивается с потоком крови, а он затем устремляется по всему его телу. И вот наступает благословенное онемение, облегчающее боль, то горение, из-за которого ему иногда хотелось содрать с себя кожу. Выползти из нее, как змея.

Может, именно поэтому ему в голову пришел образ змеи, похожей на руку Марии. Он поспешил избавиться от беспокоящего его образа.

— Не знаю, отчего я испытываю большее облегчение — от этой мази или от вашего прикосновения, — сказал он ласковым голосом. — Могу ли я надеяться, что вы всегда будете проявлять ко мне такую заботу?

— Не каждый день норманнский рыцарь чуть не сваливается на меня на грани обморока, — резко возразила она, но попыталась это сделать в довольно веселом тоне, чтобы он не обиделся из-за напоминания о том, как он самым постыдным образом чуть не утратил равновесие сегодня утром, причем на виду у этой сакской орды.

— Не знаю, что со мной произошло, — проворчал он. — Меня никогда не сбивали с лошади на турнирах, не говоря уж о том, чтобы самому свалиться с седла, не имея на то веских причин. Конечно, его унижение не подействовало бы на него так сильно, если бы его только не засвидетельствовал этот Ротгар, оказавшийся так некстати рядом. Ротгару давным-давно должен был прийти конец, уготованный ему судьбой, но та слабость, из-за которой он чуть не свалился с лошади, повлияла и на мышцы его вооруженной мечом руки.

Мария тщательно вытерла пальцы куском шерсти, заткнутым в сакский пояс, который она в последнее время пристрастилась носить. Пояс, конечно, был ей к лицу, хотя, вполне очевидно, он предназначался для более полной, чем она, женщины. Он мягко сползал на ее бедра, подчеркивая ее стройную талию. С пояса свешивался кинжал, — чудесная игрушка, украшенная драгоценными каменьями. Он свисал с изгиба пояса у талии, касаясь ее заветного соблазнительного треугольника. Как только он преодолеет эту удивительную слабость, которая одолевала все его члены, он тут же казнит Ротгара Лэндуолдского прямо на глазах у местных жителей. Потом Мария, несомненно, переборит отвращение, которое она испытала от прикосновения этого сукина сына

сакса, и ему, Гилберту, будет предоставлена полная свобода направиться по указываемой кончиком кинжала дорожке прямо к заветному местечку.

Он боялся, как бы его разгоряченные мысли в голове не прервали успокаивающего эффекта от целебной мази.

— Может, я сильно разволновался, увидев вас, моя невеста. Вы выглядели такой соблазнительной, Мария, когда ваши волосы развевались на ветру на фоне первых очертаний будущего Лэндуолдского замка.

— Нет, все же мне не нужно было удерживать вас в седле. Может, приличная трещина в черепе заставила бы вас прекратить повсюду преследовать меня. — Для того, чтобы скрасить язвительность своих слов, она еще раз поднесла пальцы к ране, втерла в нее мазь и долго не отрывала их от его кожи.

— Я мог и не потерять равновесия, если бы вы не увернулись, когда я потянулся к вам, — резко возразил он. Гилберт почувствовал, как у нее задрожали руки, и он закрыл глаза. Воспоминания о прошлом вновь вернулись к нему. Боже, как он старался ублажить эту женщину, доставить ей удовольствие. Он попытался объяснить ей свою настойчивость. — Мне кажется, что в Лэндуолде что-то неладно, словно мы охвачены предательским подводным течением. Я очень боюсь за вашу безопасность, Мария. Я никогда не предполагал, что вы можете так резко отстраниться от моего прикосновения.

Лучшего извинения он не мог придумать, чтобы и впредь наносить ей синяки, которые обезображивали ее нежную кожу. Но, Боже праведный, эта женщина иногда провоцировала его сверх всякой меры. Он, затаив дыхание, ожидал какого-то знака от нее, какого-то пусть ворчливого прощения, но приход Уолтера лишил его этой надежды.

— К нам пришли посетители, — громко объявил Уолтер. Его свирепое лицо побагровело, когда он быстро подошел к ним.

— Ну а ты… играешь роль привратника, — фыркнул Гилберт, сердясь на рыцаря за то, что он прервал их беседу.

— Могу и это, но у меня есть другие дела, — заворчал Уолтер.

— Бедняга Уолтер, — произнес Гилберт, притворно вздохнув. Он бросил взгляд на Марию. Огонь в крови потух, и у него закружилась голова от такого облегчения. Этот самодовольный, похожий на сурового отца рыцарь с негнущейся шеей был превосходной мишенью для насмешек.

— Он чувствует, как уязвлена его гордость, так как ему не позволяют находиться рядом с Хью, — вначале Фен, а вот теперь Эдит. Я не могу в этом винить самого Хью. Эдит, конечно, не столь прекрасна, как вы, любовь моя, но на ее лицо все же приятнее взирать, чем на физиономию своего старого рыцаря. Даже идиот может уловить разницу.

Это, конечно, было ошибкой с его стороны. Обычно Марию сильно оскорбляли всякие унизительные намеки в отношении рассудка Хью, но сейчас она сделала вид, что не заметила этого.

— С вами что-нибудь случилось? — спросила она с необычной заботливостью, что немедленно вызвало ревность в душе у Гилберта. Она старательно врачевала его рану, разговаривала с ним и даже смеялась, но ее нежность, ее душевная щедрость, казалось, находились далеко за пределами его досягаемости. А здесь вдруг она так безрассудно, оголтело делится всем с этим старым, седым Уолтером, который явно не заслуживал такого к себе внимания.