Покоренная судьбой

Рейли Кора

Суровость сползла с его лица, и его выражение стало таким, которое я не могла понять.

Слишком много эмоций промелькнуло в его чертах.

По моему лицу потекли слезы, сотрясая мое тело своей силой.

Отец посмотрел на Нино, затем на нож в моих кулаках, нацеленный в мягкое место под ребрами.

— Что ты делаешь, mia cara? — его голос был нежным, как ласка. Это был комфорт и любовь. Это было все, что я любила.

Он придвинулся ближе, но я сильнее прижала нож к груди, и он остановился. — Что ты видела?

Я посмотрела ему в глаза и сглотнула. Все.

Слишком много. Я не могла ничего сказать, но он должен был увидеть это в моих глазах. Папа умел читать других.

Он еще раз посмотрел на Нино, потом на человека на земле. — Он заслужил это, понимаешь?

Я всхлипнула, качая головой, и не хотела слышать больше ни слова. Я просто хотела уйти, уйти отсюда, хотела темноты и тишины. Но я не могла уйти сейчас, не раньше, чем сделаю то, что должно быть сделано.

Несмотря на то, что каждое слово словно шрапнель в горле, я прохрипела. — Не делай ему больше больно.

— Почему бы тебе не подняться наверх? — сказал отец, протягивая руку. Он еще раз обменялся взглядом с Нино, который переместил свой вес. Может быть, они думали, что я не замечаю, но я замечала. Я замечала все, каждую мелочь, неважно, насколько она была незначительной. В этом была проблема, а теперь мое спасение.

Я отступила еще дальше и вдавила нож в свою плоть. Острие пронзило кожу, и я застонала, не привыкшая к боли, но готовая ее терпеть.

Нино снова поднял руки.

— Mia cara, брось нож.

— Прояви милосердие.

Отец коротко взглянул на мужчину, и по его глазам было ясно, что он этого не сделает. Отец никогда не лгал мне, не солгал и сейчас. — Я не буду. Даже ради тебя. Это то, что ты еще не можешь понять.

Мужчина открыл глаза и посмотрел на меня. Он хотел смерти. — Тогда убей его. Только не делай ему больше больно.

Отец посмотрел на меня, потом на мужчину, и выражение его лица снова стало жестким. Нино покачал головой, как будто его раздражала вся эта ситуация, подошел к мужчине, схватил его за голову и сильно дернул. Я услышала, как сломалась его шея, как свет покинул его глаза, но вместе с ним ушли ужас и страдание.

Я с грохотом выронила нож. Папа и Нино смотрели на меня так, будто я вот-вот сломаюсь.

Я бросилась вон, ускользая от отца, и побежала быстрее, чем когда-либо прежде. Я знала эти коридоры наизусть, даже в темноте, которая скрывала их сейчас. За последние несколько лет я слишком часто бродила по ним ночью.

Свет преследовал меня, когда папа и Нино пытались поймать меня и включали лампы, свисавшие с низкого потолка. Но я сворачивала за угол, не сбавляя скорости.

Их крики эхом отдавались в подвале, когда они бежали за мной.

Слезы жгли глаза, ослепляя меня. Но мне не нужно было их видеть. Я следовала за своей памятью, пока не добралась до подвала под особняком Фабиано и не спряталась в кладовой в большой коробке, которая была заполнена выброшенной одеждой лишь наполовину.

Я свернулась в клубок и закрыла коробку с головой, уставилась в темноту, борясь с тошнотой и пытаясь заглушить гул в ушах.

Вскоре темнота и тишина возымели действие, и мой пульс замедлился, а

затем и гудение в ушах утихло. Сладкое забвение.

2

Грета

Голоса разносились по комнате.

— Это гребаный беспорядок, — пробормотал Фабиано.

— Можете себе представить, как она напугана? — сказала Леона с болью в сердце.

Услышав ее голос, мое собственное сердце сжалось. Затем я поняла, о ком она говорит — обо мне.

Она переживала за меня, беспокоилась, что я испугалась. Боюсь ли я? Должна ли я бояться?

Отца? Всех мужчин в моей семье? Своего родного брата? Я не знала, что чувствую. В основном, я не хотела чувствовать, прост хотела быть в темноте и тишине, в полном одиночестве.

— Сомневаюсь, что это все, что она теперь будет чувствовать. Увидев что-то подобное, ты меняешься, — сказал Фабиано. Они не думали, что я здесь, потому что не знали, что у меня есть код к их части подвала.

Их голоса исчезли, вероятно, чтобы помочь моей семье искать меня.

Восемь часов спустя — в какой-то момент я начала считать, как мягко стучит секундная стрелка моих наручных часов — мне пришлось покинуть свое убежище. Мне нужно было в туалет, а ноги и спина болели от того, что я так долго лежала калачиком. Когда я убедилась, что осталась одна, я открыла крышку и вылезла наружу. Кровь на моей одежде сделала ткань жесткой, но я больше не чувствовала медного запаха. Мой нос уже был к нему невосприимчив.

Я задрожала. В подвале было холодно даже в это время года. Я не замечала раньше, но мои пальцы рук и ног окоченели от холода. Я огляделась в поисках места, где можно было бы пописать, но каждый угол казался мне хуже другого. Мне было стыдно за то, что я так оскверню подвал Фабиано.

В голове всплыло воспоминание о луже крови в камере, и я снова содрогнулась. Может быть, я смогу продержаться еще несколько часов... но что потом? Я не могу вернуться в свой дом, пока не могла.

Я обняла себя и задрожала еще сильнее.

Что же мне теперь делать?

Я посмотрела направо и пошла в угол. Меня вырвало, когда я коснулась окровавленной ткани своего купальника, чтобы отодвинуть его в сторону и пописать. Присев на корточки в углу, я поспешно опустошила мочевой пузырь, затем оделась так же быстро, как и разделась, и поспешила обратно в свое убежище. Мне нужна была тишина, нужна была темнота, еще более темная, чем в кладовке, достаточно темная, чтобы отключить мою слишком точную память, воспроизводящую каждую деталь страдальческого лица мужчины. Я даже не знала его имени. Вспомнит ли кто-нибудь его? Я хотела забыть, но разве это неправильно с моей стороны — желать чего-то подобного? Я свернулась калачиком, поверх одежды в коробке, затем закрыла крышку.