Покоритель Африки
Шрифт:
— Пока я был в тюрьме, женихи тебя вряд ли осаждали.
Это прозвучало так неожиданно, что Люси растерялась. Он горько усмехнулся:
— Нужно было застрелиться. Обо мне бы уже давно забыли, и у тебя был бы шанс. Что ж ты не вышла за Бобби?
— Я и не собиралась замуж.
Разговор отнял у Аллертона последние силы, и он прикрыл глаза. Люси решила, что отец уснул, и принялась собирать цветы, однако он заметил и жалобно, словно больной ребенок, простонал:
— Дай мне.
Она снова дала отцу цветы, а тот ухватил ее за руки и стал их гладить.
— Мне бы только умереть поскорее. Я ухожу. Я никому не нужен
Люси глубоко вздохнула. Трудно было поверить, что этот измученный, сломленный человек — ее отец. Он сильно постарел, и было в этой преждевременной дряхлости что-то страшное, противоестественное. Он исхудал, руки его постоянно тряслись, зубы почти все выпали, щеки ввалились. Он так мямлил, что трудно было разобрать слова. Взгляд потух, короткие волосы совсем поседели. Время от времени отца охватывал мучительный кашель, а сразу вслед за ним сердце схватывало так, что даже смотреть было больно. В жаркой комнате он дрожал от холода и жался к пылающему камину.
Доктор, за которым послала Люси, осмотрел его и лишь пожал плечами:
— Боюсь, ничего уже не поделать. Он тяжело болен, сердце едва выдерживает.
— Неужели нет никакой надежды?
— Увы, в наших силах лишь облегчить страдания.
— Сколько он еще проживет?
— Невозможно сказать. Возможно, всего день, а возможно, и полгода.
Тоска девушки тронула сердце старого доктора, повидавшего немало подобных случаев.
— Он не хочет жить. Смерть будет лишь избавлением.
Люси ничего не ответила. Вернувшись, она не знала, что сказать отцу, — а тот впал в апатию и даже не поинтересовался мнением доктора. В ужасе от одной мысли, что Люси с отцом придется тесниться в меблированных комнатах, леди Келси пригласила обоих пожить к себе на Чарльз-стрит; а миссис Кроули предоставила в их распоряжение Корт-Лейс — на случай если им не захочется никого видеть. Девушка выждала несколько дней, однако лучше отцу не стало, и нужно было что-то решать. Оба предложения он отверг.
— Значит, ты хочешь остаться здесь?
Аллертон молча смотрел на огонь. Люси решила, что отец не слышал вопроса, поскольку часто уходил в себя. Она хотела переспросить, но он вдруг заявил:
— Я хочу вернуться в Пердью.
Люси сдавленно охнула и пораженно уставилась на бедного старика. Неужели он не помнит? Он уверен, что по-прежнему владеет землями предков, и позабыл обо всем, что привело к их потере. Как же быть?
— Хочу умереть в собственном доме, — пробормотал он.
Люси ударилась в панику. Нужно что-то отвечать. Отец требовал невозможного, однако сказать правду будет слишком жестоко.
— Там живут люди.
— В самом деле? — равнодушно переспросил он, продолжая смотреть на огонь.
Повисла невыносимая тишина.
— Когда поедем? — наконец спросил он. — Я хочу домой поскорее.
Люси замерла в нерешительности.
— Пойдем пока к себе.
— Хорошо.
Отец словно утратил способность удивляться. Совершенно позабыв о катастрофе, приведшей к потере Хамлинс-Перлью, он тем не менее не задавал никаких вопросов. Сама мысль о доме причиняла Люси невыносимые страдания. Все это время девушка непреклонно гнала из головы любые воспоминания о милых сердцу местах — только так ей удавалось приглушить боль. Теперь же придется туда вернуться — бередить старые раны. И все же, не в силах отказать отцу,
На следующий же день они без приключений перебрались через Солент.
Священник этот раньше преподавал в университете, и Фред Аллертон пригласил его в Хамлинс-Перлью, поскольку в семье было заведено, чтобы глава прихода отличался незаурядной ученостью. Этот худой, седовласый и очень добрый человек уже много лет жил отшельником в их сельской глуши. Он скрупулезно исполнял все обязанности, однако большую часть времени посвящал своей главной страсти — книгам. На улицу священник выходил редко, так что однообразное течение жизни в доме нарушалось разве что доставкой новой порции пыльных томов, купленных по распоряжению хозяина на какой-нибудь распродаже. Тот был человеком широко образованным, с энциклопедическими познаниями и от одиночества весьма эксцентричным — но очень добродушным. Жил он просто, ни в чем не нуждаясь.
В этом-то доме, все стены которого были от пола до потолка уставлены древними фолиантами, и поселились Люси с отцом. Сразу по прибытии Фреду Аллертону стало хуже, словно жизнь в нем поддерживало лишь стремление вернуться в родные края. Люси не отходила от него ни на шаг, так что времени на болезненные воспоминания попросту не оставалось. Часами оставалась она у постели пребывавшего в болезненной полудреме отца, а добрый священник сидел у окна и тихим голосом читал ей странные, давно забытые книги.
Наконец Аллертону стало лучше. Целую неделю старик почти не приходил в сознание, и Люси несколько раз казалось, что конец уже близок, — однако теперь ясность рассудка к нему вернулась. Отец захотел встать, а ей казалось жестоким отказывать ему в любых желаниях. Он попросился наружу. День был теплый и ясный. Стоял февраль, и в воздухе пахло весной. Распустившиеся в укромных уголках подснежники и крокусы придавали саду живость итальянского пейзажа — словно в их многоцветье вот-вот послышатся легкие шаги изящных ангелов Перуджино. Втроем они уселись в старомодную коляску, запряженную пони, — священник объезжал на ней свою паству.
— Отправимся на болота, — предложил Аллертон.
Они медленно ехали по извилистой дороге, пока не добрались до широкой полосы прибрежных болот, за которой тихо блестело море. Ветра не было. Пасущаяся неподалеку корова подняла голову и лениво махнула хвостом. Сердце девушки забилось чаще. Она чувствовала, что и отец тоже видит в этой картине воплощение родного дома. В других краях есть простор и роскошные деревья, леса и лиловый вереск, однако в этих зеленых равнинах таилось что-то особенное, понятное только им двоим. Люси взяла отца за руку, и они оба молча смотрели вдаль. Спокойствие разлилось по изможденному лицу Фреда Аллертона, а из груди его вырвался стон — но не от боли. Люси молила об одном: пусть отец так и не узнает, что эти бескрайние поля ему больше не принадлежат.