Покоя не будет
Шрифт:
— Парень из Челябинска приехал, Сашка Баранов, односельчанин. Она с ним и крутнула.
«Могла!» — подумал Олег Павлович: до сих пор, лишь вспомнит бедовые бесстыжие глаза, по коже мороз пробирает.
— Пашка тихий, незлобивый, от позора в петлю полез. Соседский мальчишка подсмотрел, когда тот петлю прилаживал, народ поднял, не то аминь бы Пашке Сорокину. Выводы делать будешь? С политической подкладкой? — усмехнулся Медведев.
— Следует, — не принял шутки Ивин. — Беспалова в первую очередь против шерстки. На работу жмете почем зря, правильно делаете, что жмете, но…
— Что «но»?
— Человека
— Силен ты! — качнул головой Медведев. — Сразу и фундамент подвел, — потянулся за кепкой, вставая. — Давай со мной в одну упряжку? Помоги не терять людей из виду.
— От меня бы зависело!
— Ладно, пустой разговор. Где же этот? — кивнул на стол Домашнева.
— Погоди, поищу.
Домашнева Олег Павлович разыскал в комнате сектора учета, у Анны Иванны. Они мило калякали о празднике. Анна Иванна во что-то посвящала Домашнева шепотом, хотя в комнате да и поблизости никого не было. Узнав, что его ждет Медведев, Домашнев принял озабоченный вид и первым пошел к себе. Ивин, глядя ему в спину, на маленький, почти детский затылок, на ровный пробор волос на макушке, неожиданно проникся к нему необъяснимой жалостью — то ли из-за того, что природа обидела мужика ростом, то ли из-за солидной походки, которая в сочетании с маленьким ростом казалась смешной.
Любил Домашнев со вкусом и чисто одеться — всегда в выутюженном костюме, в начищенных до блеска штиблетах. На что сейчас грязь в поселке после дождей, а у него ботиночки блестят — можно смотреться, как в зеркало. Галстучек аккуратненький, рубашка чистенькая. Прямо картинка.
А Медведев возвышался над ним Геркулесом, в грубом брезентовом плаще, в грязных кирзовых сапогах, с воспаленными глазами. Иван Михайлович, видимо, из-за деликатности сел, чтоб ростом своим не смущать Домашнева. Сказал:
— В своей статье меня просто за компанию приплел?
— Как приплел? — обиделся инструктор и начал краснеть с шеи.
— За какие грехи меня туда втиснул?
— Странный у вас лексикон: приплел, втиснул, — защищался Домашнев, даже не защищался, а лепетал. Неловко ему было, да куда теперь денешься: дело сделано, хотя и неправильно. Вот и крутится.
— Давай по-честному. За какие грехи? — У Ивана Михайловича брови нависли над глазами, вид стал грозным. «Возьмет, слегка стукнет лапищей, — невольно подумал Ивин, — и каюк Домашневу».
— В статье написано ясно: мало с докладами выступаете перед рабочими, вообще далеки от идеологической работы, — совсем без убеждения оправдывался Домашнев, и от того, что не было в нем убежденности, голосок жалобно хлюпал.
Иван Михайлович криво усмехнулся, посмотрел на Домашнева снисходительно, как отец на провинившееся дите, которое поступок свой объясняет милой глупостью.
— Ладно, допустим, не выступаю. Но ты давно в нашем совхозе не был?
— И что?
— Ладно, другой вопрос: откуда взял, что я далек от идеологической работы? — Иван Михайлович особо нажал на последние слова.
«Ах ты, мать честная, как же ты, друг Домашнев, впутался в некрасивую историю? Чего понесло, ведь знал
— Иван Михайлович, вы допрашиваете меня, как прокурор, — Домашнев принялся перекладывать с одного места на другое бумаги на своем столе, чтоб скрыть смущение. Он, кажется, мог сейчас сигануть в окно и бежать без оглядки от директора совхоза.
— Олег Павлович, — повернулся Медведев к Ивину, — ты у нас гость частый. Скажи: выступаю я перед рабочими или нет?
— Выступаете.
— И часто?
— Пожалуй.
Опять к Домашневу:
— Ну как?
Инструктор ничего не ответил, у него покраснело и лицо. Медведев шумно поднялся, кепкой ударил себя по боку, произнес с расстановкой:
— Век учим людей: живите своим умом. Нейдет наука впрок и только! — и удалился из комнаты, громко топая коваными сапогами и ни с кем не попрощавшись. Домашнев плюхнулся на стул, расстроенный и растерянный, вроде готовый заплакать.
— Медведева, конечно, притянул зря, — заметил Ивин.
— Представляешь! — вскочил вдруг Домашнев, подбежал к Олегу Павловичу и начал объяснять, смешно жестикулируя руками: — Это же Ярин! Это же он вписал фамилию Медведева. Я показал статью, он взял да вписал. Собственноручно!
— Вычеркнул бы. Знаешь ведь, что неправда.
— Я думал: раз Ярин вписал, значит он в курсе.
— Но статья-то твоя, голова садовая. Мало ли чего тебе Ярин допишет.
— Что ж я должен был делать?
— Возражать!
Домашнев глянул на Ивина отчужденно, даже попятился от него.
— Возражать, — повторил со злостью. — Ты возражал, а что получилось? По собственному желанию?
— Эх, Петро, Петро, — вздохнул Ивин с жалостью. — Да если бы и по собственному желанию, что, испугался?
Вот человек! Ему в статью вписывают фамилию директора, вписывают произвольно, он же считает неудобным возражать, боится скорее всего. Если знаешь, что напраслину возводят, восстань! Если совсем ничего не знаешь — тем более! Струсил, причинил Медведеву неприятность, еще и оправдывается. Для Медведева это всего лишь укус комара, проморгается, опровергать в редакцию не побежит. А Домашнев в глазах Медведева все потерял, завтра об этом узнают многие. В деликатную историю влип Домашнев. Неужели не понял? Боится по собственному желанию уйти, а сам добровольно садится в лужу. Ярин не такой уж мелочный, чтоб сводить счеты с инструктором только за то, что тот ослушался. Ярина тоже могли ввести в заблуждение, хотя Медведева он здорово недолюбливает.
В комнате появилась Ниночка. Улыбаясь, ласковым голоском сказала Ивину:
— Вас просит зайти Антон Матвеевич.
Олег Павлович не поверил глазам — «барометр» показывал «ясно».
Антон Матвеевич встретил Ивина приветливо, пригласил сесть, потом вытащил из ящика бумажку и протянул Олегу Павловичу. Тот, холодея, узнал злополучное заявление.
— Возьми. Можешь порвать или оставить на память. Дело хозяйское. Собираешься настаивать?
— Настаивать не буду. Но считаю, что вы тоже не правы, — обиженно ответил Олег Павлович. — Имею право думать, предлагать, настаивать.