Покрашенный дом
Шрифт:
Когда шли дожди и водой смывало урожай, цены росли, потому что торговцы из Мемфиса не могли закупить достаточно хлопка. Но фермерам тогда и продавать было нечего. А когда дождей не было и урожай был высоким, цены падали, потому что у торговцев из Мемфиса было полно хлопка. И бедняги, трудившиеся на полях, не могли заработать достаточно, чтобы расплатиться с долгами.
Так что хороший был урожай или плохой, значения не имело.
Мы немного поболтали о бейсболе. У Монтгомери не было радио, так что о «Кардиналз» они знали немного. В связи с этим мне их тоже было жаль.
Когда мы выехали со стоянки у джина, Паппи опять не проронил ни слова. Морщины у него на лбу собрались в середину, челюсть была
Я тоже молчал, когда мы выезжали из Блэк-Оука. Когда городские огни остались позади, я высунул голову в окно, чтобы ветер обдувал лицо. Воздух был горячий и висел неподвижно, и я хотел, чтобы Паппи ехал быстрее, чтобы хоть немного остыть.
В следующие дни я буду очень внимательно прислушиваться ко всем разговорам. Дам взрослым время пошептаться между собой, а потом спрошу у мамы, что стряслось.
Если эти скверные новости касались фермеров, она в конце концов непременно все мне расскажет.
Глава 7
Утро субботы. На восходе солнца мы уже были в прицепе - мексиканцы у одного борта, Спруилы у другого - и ехали в поле. Я держался поближе к отцу, опасаясь, что этот гад Хэнк опять начнет ко мне приставать. В то утро я прямо-таки ненавидел всех этих Спруилов, ну, может, только за исключением Трота, единственного, кто встал на мою защиту. А они меня просто не замечали. Я надеялся, что им было за себя стыдно.
Пока мы ехали через поля, я старался вообще не думать о Спруилах. Все-таки сегодня суббота. Чудесный день для всех бедолаг, что вкалывают на поле. На нашей ферме по субботам работали только полдня, а потом отправлялись в город, где вместе с другими фермерами и их семьями ходили по лавкам и магазинам, закупая продукты и прочие необходимые вещи, болтались в толпе на Мэйн-стрит, ловили последние слухи и сплетни - словом, делали все, чтобы хоть на несколько часов забыть о тяжкой работе на хлопковом поле. Мексиканцы и люди с гор тоже ездили в город. Мужчины собирались там группами перед «Ти шопп» и перед нашим кооперативом, болтали, обсуждая урожай и рассказывая разные истории о прошлых наводнениях. Женщины набивались в лавку Попа и Перл, вроде как чтобы закупить всякой бакалеи, и застревали там навек. Детям же разрешалось до четырех часов дня болтаться по тротуарам Мэйн-стрит и прилегающих переулков, а потом начинался дневной сеанс в кинотеатре «Дикси».
Прицеп остановился, и мы попрыгали на землю, держа в руках свои мешки для хлопка. Я был еще полусонный и ни на что не обращал особого внимания. И тут кто-то сказал мне очень-очень ласковым голосом: «Доброе утро, Люк!» Оказалось, это Тэлли. Стояла рядом и улыбалась. Видимо, таким образом она хотела дать мне понять, что ей стыдно за вчерашнее.
Но я все-таки был из Чандлеров и вполне мог продемонстрировать характер и собственное отношение к случившемуся. Я повернулся к ней спиной и пошел прочь, упрямо повторяя про себя, что ненавижу всех этих Спруилов. Я набросился на первый ряд хлопчатника, как будто еще до ленча собирался убрать урожай со всех сорока акров. Однако уже через несколько минут я почувствовал усталость. Я просто затерялся среди бесконечных стеблей хлопка в предрассветном полумраке. И в ушах у меня по-прежнему звучал ее голос, а перед глазами все стояла ее улыбка.
В конце концов, она была всего на десять лет старше меня.
Субботнее мытье было тем ритуалом, который я больше всего ненавидел. Оно начиналось после ленча и проходило под жестким маминым контролем. Лохань, в которую я едва вмещался, использовалась потом
Сначала мне надо было натаскать воды от насоса на заднюю веранду. Лохань я наполнял примерно на треть. Для этого нужно было восемь раз сходить с ведром к колодцу и обратно, так что я уже был вымотан к тому времени, когда начиналось само мытье. Потом я расстилал на полу веранды простыню и быстро-быстро раздевался догола. Вода в лохани была очень холодная.
С помощью куска мыла, купленного в магазине, и мочалки я начинал старательно оттирать с себя грязь, а также взбивать и мутить воду, чтобы маме не был виден мой срам, когда она придет руководить процессом. Сперва она пришла, чтобы забрать мое грязное белье, потом принесла чистое. Потом вплотную занялась моей шеей и ушами. Мочалка в ее руках тут же превратилась в настоящее орудие пытки. Она скребла мне кожу так, словно грязь, что я собрал на себя во время работы в поле, бросала ей прямой вызов. И в течение всего этого процесса она не уставала поражаться тому, сколько грязи я могу на себя собрать.
Когда шею уже начало драть, она атаковала мои волосы, как будто они были забиты вшами и комарами. Потом полила мне голову холодной водой из ведра, чтобы смыть мыло. Мои унижения завершились тем, что она наконец перестала скоблить мне руки и ноги, милостиво предоставив самому отмывать тело.
Когда я вылез из лохани, вода в ней была вся бурая и мутная - в ней плавала грязь, собранная за неделю в арканзасской дельте. Я вытащил пробку и стал смотреть, как она вытекает и уходит сквозь щели в полу веранды. А я пока что вытерся и влез в чистый комбинезон. Я ощущал себя чистым и свежим и еще фунтов на пять легче. И был готов ехать в город.
Паппи решил, что сделает только одну ездку в город. Это означало, что Бабка и мама будут сидеть рядом с ним впереди, а мы с отцом поедем сзади, в кузове, вместе со всеми десятью мексиканцами. Мексиканцев вовсе не волновала перспектива ехать в битком набитом кузове, но меня это здорово раздражало.
Когда мы отъезжали, я успел понаблюдать, как Спруилы вытаскивают из земли колья и отвязывают веревки, спешно освобождая от них свой старый грузовик, чтобы тоже ехать в город. Все были заняты делом, исключая Хэнка, который сидел в тени и что-то ел.
Чтобы пыль не взлетала из-под колес и не душила нас, сидящих в кузове, Паппи ехал по нашей грунтовой дороге со скоростью меньше пяти миль в час. Это, конечно, было очень мило с его стороны, но не очень-то помогало. Нам все равно было жарко и душно. Субботнее мытье было ритуалом в сельских районах Арканзаса, но вот в Мексике, по всей видимости, нет.
По субботам некоторые фермерские семьи приезжали в город к полудню. Паппи считал это грехом - проводить впустую столько времени, наслаждаясь субботним отдыхом, так что вовсе не спешил туда добраться. Зимой он не раз угрожал, что вообще перестанет ездить в город, кроме как по воскресеньям, в церковь. Мама рассказывала, что однажды он целый месяц вообще не вылезал с фермы, и это означало даже бойкот церкви, потому что проповедник его чем-то оскорбил. Чтобы оскорбить Паппи, многого не требовалось. Нам еще крупно повезло: многие издольщики вообще никогда не покидали свои фермы. У них не было денег на бакалею и не было машин, чтобы добраться до города. А еще были такие арендаторы вроде нас, да и владельцы земли тоже, кто ездил в город редко. Мистер Кловис Бекли из Карауэя, как уверяла Бабка, не был в городе четырнадцать лет. И церковь не посещал еще со времен до Первой мировой войны. Я сам слышал, как люди молились за его душу во время наших религиозных бдений.