Покров для архиепископа
Шрифт:
Эадульф пожал плечами.
— Только имей в виду, что я не подозреваю никого, кроме Ронана Рагаллаха, тем более после подтверждения, которое дала Эафа. У нас есть свидетельство, что Ронан бродил вокруг гостевых палат в ночь перед убийством, потом, что он расспрашивал о Вигхарде и его свите утром в день убийства, и, наконец, его задержали, когда он бежал из гостевых палат дома сразу после того, как Вигхард был убит. Неужели этих доказательств недостаточно?
— Нет, — твердо ответила Фидельма. — Мне нужно что-то большее, чем отрывочные свидетельства…
На последних словах она неожиданно невольно
— Теперь моя ближайшая цель — сон, Эадульф, — сказала она, сдерживая зевоту. — Встретимся здесь же завтра до полудня и обсудим все, что знаем на данный момент.
— Мне проводить тебя до постоялого двора?
Она улыбнулась и хотела было кивнуть, как вдруг юный стражник Фурий Лициний выступил вперед:
— Я провожу вас, сестра, мне ведь в ту же сторону, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
А Фидельма слишком устала и была уже не в силах спорить. И, пожелав Эадульфу доброй ночи, она, сонная, вышла вслед за молодым стражником. Они шагали через мраморные залы дворца, пересекли опустевший большой зал, вышли в портик и дальше на Виа Мерулана.
Когда они добрались до маленького постоялого двора возле капеллы Святой Евпраксии, она едва не заснула на ходу.
Диакониса Эпифания, стоявшая у ворот, поспешила ей навстречу. С той поры, как она узнала, какая Фидельма нынче важная птица — сам епископ Геласий доверил ей какое-то дело, а в подчинении у нее даже тессерарий дворцовой стражи, диакониса не знала, как услужить почетной гостье. И теперь она заквохтала над обессилевшей Фидельмой, как заботливая мамаша. Взяв девушку под руку, она махнула рукою молодому стражнику и повела свою усталую подопечную через ворота прямо в спальню. Фидельма забылась, прежде чем голова ее коснулась подушки. Она спала глубоким сном, хотя и не без сновидений, столь нужных усталому разуму для отдыха от всех новых сведений и картин, что впечатались в него за долгий день.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сестра Фидельма пошевелилась в своей постели, разбуженная ослепительным утренним римским солнцем, заливавшим ее спальню. Она сладко потянулась, чувствуя, что по-настоящему отдохнула, и заметила, как тепло и светло за окном. Она чуть нахмурилась, откинула одеяло и выскочила из постели. Да, было уже не рано; но ее это не слишком огорчило: хороший сон был ей необходим. Некоторое время спустя, умывшись и одевшись, Фидельма вышла из комнаты. Диакониса Эпифания и ее муж Арсений, конечно, уже давно подали jentaculum, утреннюю трапезу, и Фидельме теперь придется позавтракать в другом месте, например, купить фруктов в лавке на Виа Мерулана, что по дороге в Латеранский дворец. Но и это ее не заботило. Удивительно, насколько отдых и сон способны сделать жизнь прекрасной.
К удивлению Фидельмы, когда она спустилась во внутренний дворик гостиницы, навстречу ей попалась лучезарно улыбающаяся Эпифания. В ней ни за что было не узнать ту равнодушную хозяйку гостиницы, что встречала Фидельму два дня назад.
— Хорошо поспали,
— Да, — ответила Фидельма. — Вчера я невероятно устала.
Пожилая женщина коротко кивнула.
— Это точно. Вы даже не замечали, как я помогала вам улечься. Мы решили вас не будить, дать вам выспаться. Но еда для вас готова, сестра, в нашей маленькой трапезной.
Фидельма очень смутно помнила, как та помогала ей дойти до постели. Она не ожидала такой любезности от этой женщины.
— Но ведь уже поздно. Я бы не хотела нарушать распорядок гостиницы…
— Что вы, сестра, это никого не затруднит, — почти заискивающе промурлыкала Эпифания, провожая гостью в маленькую опустевшую трапезную. Стол был накрыт на одну персону, и диакониса продолжала хлопотать вокруг Фидельмы. Еда была превосходной: белый хлеб и блюдо с медом и фруктами, по большей части виноградом и фигами. За недолгое время, проведенное в Риме, Фидельма усвоила, как римляне едят: с утра легкий jentaculum, а днем — обильный prandium, главная еда дня. Когда же солнце садилось, подавали легкий ужин, или cena. Привыкла она к этому не сразу, ведь в ирландских монастырях и даже в Нортумбрии самой сытной едой был ужин.
Уже доедая завтрак, Фидельма решила спросить, не заходил ли кто за ней. Ведь Фурий Лициний обещал прийти за ней и проводить ее во дворец.
— Да, утром приходил тессерарий и спрашивал вас, — подтвердила Эпифания. — Он сказал мне, чтобы вы отдохнули столько, сколько вам нужно, потому что он и брат… — Эпифания сморщила лицо, пытаясь вспомнить имя.
— Эадульф? — догадалась Фидельма.
— Да, именно. Он и брат Эадульф пока проведут еще один поиск того, что пропало… — Эпифания нахмурилась, она явно не любила загадок и недоговоренностей. — Сами-то понимаете, что это значит?
Фидельма кивнула. Хотя она удивилась бы, если бы Лициний с Эадульфом на этот раз нашли в Латеранском дворце что-нибудь из пропавших сокровищ. Если там что-то и было, то это давно успели унести.
Вдруг Эпифания спохватилась:
— Ах да, я едва не забыла, сестра: для вас была записка.
— Для меня? — переспросила Фидельма. — Из Латеранского дворца?
Она решила, что это от Эадульфа.
— Нет, ее принес какой-то мальчик на рассвете.
Эпифания подошла к столу у стены и взяла небольшой сложенный кусок папируса.
Озадаченная, Фидельма прочла на внешней стороне свое имя, написанное латинскими буквами четким почерком. Развернув письмо, она в изумлении раскрыла рот, потому что написано оно было знаками Огама, тем старинным ирландским письмом, когда от основной линии отходят штрихи либо ее пересекают черточки. С приходом христианства все больше распространилась латинская письменность и огамическое письмо использовали все реже. Говорили, что этот алфавит подарил древним ирландцам сам Огма, языческий бог красноречия и книжности. Фидельма, разумеется, знала Огам — его еще использовали в хрониках и летописях. Знание Огама позволяло читать древние тексты, например, посохи поэтов — целые саги, записанные на жезлах из тиса и орешника. Теперь их переписывали — по-ирландски, но латинскими буквами.