Покров для архиепископа

Тримейн Питер

Эанред растерялся. Фидельма решила задать вопрос в упор.

— Вы были на христианском кладбище за воротами Метронии?

— Да, сестра. — В его ответе не было никакого подвоха.

— Что вы там делали?

— Я сопровождал настоятеля Путтока, сестра.

— А он зачем пошел туда? — терпеливо спросила Фидельма.

— По-моему, мы ходили туда, чтобы навестить могилу Вигхарда и договориться о надгробном камне, сестра.

Фидельма задумалась, сжав губы. Разумное объяснение. В самом деле, не было никакой

связи между Путтоком с Эанредом и теми арабами, пришедшими встретиться с Ронаном Рагаллахом.

Блекло-карие глаза Эанреда странно разглядывали ее лицо. Его взгляд был какой-то пустой, отрешенный — взгляд простака, а никак не проницательного обманщика. Да, думала она, кусая губу, но в его лице было что-то еще: тревога? страх?

Она спохватилась и пресекла такие мысли.

— Спасибо, Эанред. Скажите мне еще вот о чем: у вас есть сумка из мешковины?

— Нет, сестра, — покачал головой монах.

— У вас было что-нибудь из мешковины за то время, пока вы живете здесь?

Эанред пожал плечами. В его лице было совершенно неподдельное непонимание. Фидельма решила, что выспрашивать его об этом дальше нет смысла. Если Эанред и лжет, то лжет очень умело.

Она поблагодарила его и вышла из лавантура в сопровождении Лициния и растерянного Эадульфа.

— От этого не много толку, сестра, — заметил саксонец почти с укором. — Почему ты не обвинила его напрямую?

Фидельма развела руками.

— Эадульф, чтобы рисовать картинку, нужно сделать мазок кисточкой в одном месте, потом в другом, и так далее. Каждый мазок сам по себе мало что значит. Только когда все нужные мазки сделаны и ты отходишь в сторону, чтобы окинуть взглядом целое, — только тогда появляются и контуры, и чувство завершенности.

Эадульф закусил губу. Он почувствовал явный упрек, но не понимал, в чем именно. Иногда у Фидельмы появлялась досадная манера говорить обиняками. Он вздохнул. И вообще, думал он, похоже, что в ее стране все мужчины и женщины имеют неприятную склонность не изъясняться простым, ясным языком, но то и дело использовать символы, аллюзии и гиперболы.

Во внутреннем дворике они остановились. Фидельма присела на каменный парапет у плещущего фонтана и опустила в воду тонкие пальцы, прислушиваясь к шуму воды. Фурий Лициний и Эадульф растерянно топтались рядом, ожидая, что она что-нибудь скажет.

— А, брат Эадульф!

Стены двора внезапно огласились эхом властного голоса настоятельницы Вульфрун, и ее высокая фигура появилась в проеме двери. Она плыла к ним, как корабль на всех парусах, устремив взгляд прямо перед собой.

— Миледи… — нервно приветствовал ее Эадульф.

Ни Фидельму, ни Лициния настоятельница не удостоила вниманием. Рука ее теребила плат на шее. Фидельма наблюдала за этим безотчетным движением, силясь вспомнить, почему оно не дает ей покоя.

— Я хочу поставить

вас в известность, что я и сестра Эафа уезжаем в Порто и намерены там найти корабль для возвращения в Кент. Нам незачем больше здесь оставаться. Я договорилась с лодочником, что он отвезет нас вниз по Тибру. Я решила, что вам, как секретарю делегации, следует об этом знать.

Она развернулась, собираясь уйти, когда к ней негромко обратилась Фидельма, даже не поднявшись:

— Настоятельница Вульфрун, это никак невозможно.

Та остановилась, повернулась и потрясенно уставилась на нее.

— Что вы сказали? — почти беззвучно прошипела она.

Фидельма повторила.

— Ты смеешь оспаривать мое право ехать, куда я хочу, девчонка?

— Вовсе нет, — вежливо сказала Фидельма. — Однако предполагаю, что вы еще не советовались об этом ни с епископом Геласием, ни с военным комендантом Марином.

— Я как раз иду известить их о своих намерениях.

— Тогда позвольте мне избавить вас от лишних хлопот. До тех пор, пока не будет закончено следствие по делу убийства Вигхарда, никто из свиты Вигхарда не сможет покинуть город.

Настоятельница Вульфрун стояла, вперив глаза в Фидельму, которая продолжала болтать рукою в воде фонтана, и ей, судя по всему, не было дела до охватившей настоятельницу ярости.

— Это неслыханно… — начала она.

Эадульф покачал головой и решился:

— Мать настоятельница, моя коллега, Фидельма из Кильдара, совершенно права, уведомляя вас об этом.

Настоятельница воинственно обернулась к нему и глянула как на надоедливое насекомое.

— Об этом я буду говорить с епископом Геласием, — запальчиво заявила она.

— Ваше право, — согласился Эадульф. — Но, разрешите спросить, вы собирались возвращаться в Кент одни?

— Почему это я и сестра Эафа не можем ездить одни?

— Но вы, конечно, знаете об опасностях такой поездки? В Массилии разбойничают банды, которые охотятся за одинокими путниками, особенно за женщинами, и продают их в рабство, многих — в притоны к германцам.

Настоятельница Вульфрун сделала презрительную гримасу.

— Они не посмеют. Я особа королевской крови, а…

— До этого не дойдет, — твердо сказала Фидельма, поднимаясь на ноги. — Вам и сестре Эафе придется остаться здесь до тех пор, пока не будет закончено разбирательство. После этого вы можете отправляться куда вам угодно и как вам угодно. Однако, когда это время придет, я думаю, что было бы мудро прислушаться к совету брата Эадульфа.

Если бы взгляды могли убивать, то Фидельма сейчас упала бы замертво под испепеляющим взором настоятельницы.

— Это правда, миледи, — добавил Эадульф, пытаясь успокоить ее. — Лучше вам подождать, пока все паломники начнут возвращаться в Кент и другие саксонские страны, и поехать с ними.