Покрывало вдовы
Шрифт:
Он остановился, опершись на столб… Нет, на ствол пальмы, ибо не бывает волосатых столбов.
Если, конечно, следователь Пилипенко не докажет раньше журналиста Жарова, что этот Куроедов и есть убийца. Убивал очередную жену, присваивал ее имущество и сматывался подальше от подозрительных соседей.
Новый персонаж
Жаров сидел на подоконнике в кабинете следователя. Ждали некоего Зайцева из Алушты, человека, отсидевшего срок за убийство предпоследней жены Куроедова. Услышав обстоятельный рассказ Жарова, Пилипенко решил вызвать
Пилипенко сидел за своим столом, вороша какие-то бумаги, Жаров оперся на подоконник, глядя на ветреную осеннюю улицу. Слышался стук каблучков. Группа старшеклассниц в школьной униформе шли, растянувшись на всю проезжую часть, ступая по обычной девчачьей манере в ногу, поэтому их каблучки и стучали столь громко.
— Опаздывает твой чувак из Алушты, — сказал Пилипенко. — Может и вообще не явиться. Забьет еще на повестку.
В ответ ему будто сама наша инфернальная реальность просигналила, мимикрируя под какое-то кино. Зазвонил внутренний телефон. Пилипенко снял трубку. Выслушал, сказал:
— Да, конечно. Пусть идет прямо в мой кабинет. Легок на помине, — продолжал он, положив трубку на рычаг. — Убийца Зайцев прибыл. Посмотрим, что за зверь. Зарезать любовницу кухонным ножом, причем, прямо у себя на квартире.
— В состоянии аффекта, как признал суд, — уточнил Жаров.
— А в бега он кинулся — тоже в состоянии аффекта? И пьянствовал неделю в деревне, пока труп до соседей не довонял. А потом оказать… сопротивление при задержании, — последние три слова он проговорил шепотом, поскольку послышался робкий стук в дверь.
— Войдите! — гаркнул Жаров.
Дверь медленно открылась. На пороге появился опрятно, хоть и не шикарно одетый человек. У него было чисто выбритое, круглое, словно детское лицо. Весь его облик излучал доброту. Пилипенко и Жаров с недоумением рассматривали его.
— Вы по какому вопросу? — осведомился Жаров, хотя уже и сам понял, что это и есть Зайцев, осужденный за убийство третьей жены Куроедова и недавно вышедший на свободу.
— Моя фамилия Зайцев, Петр Игнатьевич, — представился Зайцев. — Я пришел по повестке. Извините, гражданин следователь, но это большая ошибка.
Он достал из кармана паспорт, из паспорта — повестку и развернул ее.
— Нет тут никакой ошибки, Петр Игнатьевич, — сказал Жаров. — Вас вызвали и вы пришли.
Зайцев нервно дернул плечом.
— Да нет. Ошибка не в этом, — он направился к Жарову, размахивая повесткой.
— Стоять! — довольно мирно произнес Пилипенко. — Следователь — это я. А ты, значит, и есть означенный убийца Зайцев?
Тот округлил глаза:
— А что, если вы будете обращаться ко мне на вы, гражданин следователь?
— А я с убийцами всегда на ты. Вы ж для меня — свои люди.
— А
Пилипенко потряс бумагами, которые держал в руках.
— Да? Ладно, будем пока на вы. На всякий случай. Так, говоришь, не убивал? Вы всегда так говорите. В смысле, я хотел сказать, вы, сударь, тогда, пять лет назад не убивали гражданочку Куроедову?
— Нет.
— Вашим кухонным ножом, любезнейший?
— Нет. Это сделал кто-то другой.
— В вашей собственной квартире, сердечный.
— Это была ошибка.
— Ошибка суда? Или ваша собственная, когда вы своим кухонным ножом… Не по назначению воспользовались?
Зайцев всплеснул руками.
— Я не убивал, честно! Но мне никто не поверил. Когда я пришел домой, она уже была мертвая.
Жаров сделал пригласительный жест:
— Да вы присаживайтесь. Расскажите все по порядку.
Зайцев так и сделал, правда, не совсем понял, откуда начинать свой рассказ:
— Мы с Натальей работали вместе. Я мастер на винзаводе, а она контролером в портвейновом цехе была. В общем, мы полюбили друг друга…
— Вы лучше нам про день убийства расскажите.
Глаза Зайцева остекленели, поскольку он углубился в далекое прошлое.
— Она должна была ко мне придти, как обычно, в четверг, — начал он глубоко повествовательно. — Она раньше по четвергам во вторую смену была, потом ее перевели, а муж не знал. Вот она ко мне и ходила. У нее ключ был. Она приходила на полчаса раньше и ждала меня. Вот, пришел я, как обычно, говорю с порога: «Здравствуй, моя бесценная!» А она на кровати лежит, и нож в груди.
— На котором были обнаружены ваши отпечатки пальцев, — сказал Пилипенко, листая бумаги на столе.
— Ну, конечно! — воскликнул Зайцев. — Это же был мой нож. Для хлеба. Я ничего не соображал. Хотел было вызвать милицию, но передумал. Испугался.
— Правильно испугался. Сразу бы и взяли.
— Поэтому и побежал на автовокзал. Сел в маршрутку, поехал к матери в деревню. А первым делом, вина махнул бутылку. И в дороге — тоже. И там залег на неделю. У матери в доме меня и нашли. Дальше — КПЗ, суд, всё как во сне. Всё было против меня. Так и посадили ни за что. Судья меня сразу невзлюбил: ведь я же любовник!
— Увы. Часто, вместо того, чтобы разобраться в фактах, они выносят свое моральное суждение.
Зайцев вдруг резко наклонился к следователю через стол.
— Вот что я вам скажу. Ее убил муж. Больше некому. Но у него было какое-то там алиби. Да и никто его всерьез не подозревал.
— Он знал о ваших отношениях с убитой?
— На суде говорил, что нет. Но ведь мог и узнать, правда?
Оборотень с синей бородой
Зайцев вышел из дверей управления, глянул на небо, поднял воротник. Ветер полоскал его плащ, вдруг маленький смерч из осенних листьев поравнялся с идущим, несколько секунд они оба шли рядом — Зайцев и смерч. Жаров видел эту картинку из окна, вдруг какая-то догадка шевельнулась в голове: именно от этого словосочетания: Зайцев, ветер, смерч… Как всегда, смутная мысль мелькнула в голове и как всегда, что-то развернуло ее ход: в данный момент — мерное постукивание пальцев следователя по столешнице…