Покуда я тебя не обрету

Ирвинг Джон Уинслоу

– Нет, я играю ребенка – ну, то есть человека, в которого он вырос спустя двадцать восемь лет, – ответил Джек. – Я пытаюсь выяснить, что на самом деле произошло между моими родителями.

– Какая печальная история! – сказала единственная женщина, которая до сих пор не произнесла ни слова. – Я не понимаю, зачем вообще снимают такие фильмы!

Она повернулась и ушла прочь, наверное, в раздевалку, а самая беременная – за ней. С Джеком осталась тренерша.

– Ха-ха. Ты ведь не сказал, что собираешь материал для фильма, так? – спросила она.

– Верно подмечено, я этого не сказал, – признался Джек. –

Материал нужен мне вовсе не для кино.

– Может, тебе нужна помощь? – спросила она. Беременна на седьмом, а то восьмом месяце, пупок торчит, словно набухший сосок, из-под трико. – По женской части.

– Беременные еще ни разу не оказывали мне такую помощь, – сказал Джек.

– Я не замужем, у меня даже друга нет, – сказала она. – Мой ребенок – нечто вроде эксперимента.

– Ты что, сама умудрилась его изготовить?

– Обратилась в банк спермы, – сказала она, – так что его отец – анонимный донор. Тебя ведь не интересует, как устроена сама процедура?

Лежа на спине, Джек поступил, как обычно, – принял поспешное решение, из которых почти целиком и состояла его половая жизнь. Он воображал, что хочет переспать с беременной, и поэтому решил, что переспит с тренершой по аэробике из «Мотивуса» – вместо того чтобы прежде попытаться назначить встречу с Ханнеле и Ритвой, лесбиянками, ради которых он и приехал, собственно, в Хельсинки.

Джек убедил себя, что от органистки и виолончелистки, которые были вместе, когда в финской столице жили его мама и папа (и которые не расстались до сих пор), не узнает ничего нового. Матери Джека удалось и здесь ввести его в заблуждение – она сказала ему, что они спали с папой, в то время как это она спала с ними. Конечно, они могут раскрыть Джеку глаза еще на пару-другую деталей подобного рода, но все это такие пустяки, что их можно обсудить за чашкой кофе; ужин для этого не потребуется.

Джек решил зайти в Церковь в скале во время репетиции и подождать, пока Ханнеле и Ритва не закончат. Он предложит им зайти куда-нибудь поговорить, этого будет достаточно. Джек решил, что нет ни малейшего резона отказываться от возможности провести в Хельсинки ночь с беременной тренершей по аэробике. Как выяснится впоследствии, резон был, и еще какой, но Джек пошел на поводу у мощного инстинкта, который знаком стольким мужчинам, а именно желания быть с женщиной определенного типа, которое запрещает разуму подумать о ней не как о типе, а как о конкретном человеке с конкретной историей, в нашем случае – разобраться, что она за личность, тренер по аэробике по имени Мария-Лиза.

Они назначили свидание, при этом им пришлось сходить к стойке в зале и попросить бумаги, их все видели. Мария-Лиза написала Джеку свое имя и номер мобильного, в ответ получила бумажку от Джека и очень удивилась – какой такой Джимми Стронах? Джек объяснил ей, что останавливается под именами своих персонажей в фильмах, еще не вышедших на экран.

Он покинул спортзал и первым делом отправился в порномагазин за журналом «Беременные женщины», который затем отнес в номер. Картинки в журнале одновременно пугали и возбуждали его.

Уходя из отеля в церковь, Джек выбросил мерзкий журнальчик в мусорное ведро – не у себя в номере, а рядом с лифтом. Впрочем, такие картинки так просто из памяти не выкинешь,

они преследуют тебя долгие годы, иногда всю жизнь; позы этих беременных женщин и прочее, что они выделывали на фотографиях, остались с Джеком до самой смерти, наверное, они пойдут с ним и в ад, где, если верить Ингрид My, ты ничего не слышишь, зато видишь тех, кому сознательно сделал больно. Они все время о тебе шепчутся, а ты, бедный, ни черта не можешь понять!

В тот день в Хельсинки Джек понял, каким, вероятно, будет его личный ад. Целую вечность он будет наблюдать, как беременные женщины занимаются сексом в неудобных позах. Они будут говорить о нем, а он не будет их слышать. Он проведет целую вечность, гадая, о чем они беседуют.

Джек нашел, что купол Церкви в скале изнутри похож на перевернутый вок. Скала, собственно, служила стеной и выглядела очень по-язычески, казалось, купол – это яйцо, торчащее из кратера, оставленного метеоритом. Вокруг церкви стояли жилые дома, похожие друг на друга, как близнецы, – массовые постройки для среднего класса тридцатых годов.

Органист сидел так, что ему были видны левые ряды скамей. В центре «сцены» стояли скамьи для хора; хор играл важную роль. Органные трубы из меди выглядели очень современно на фоне темного и светлого дерева корпуса. Окруженная камнем кафедра проповедника напомнила Джеку фонтанчик-поилку.

Было часа два дня, Джек сидел и слушал Ханнеле и Ритву, Ритва сидела к нему боком, на скамье перед мануалом, а Ханнеле – лицом, расставив ноги и зажав виолончель между ними. Кроме Джека, их слушали еще несколько человек, они тихо вошли, а потом так же тихо ушли. Джек понял, что девушки сразу его узнали – наверное, даже ждали (видимо, их предупредила дама из академии): Ханнеле просто кивнула и улыбнулась, Ритва пристально взглянула и тоже улыбнулась.

Играли они далеко не только церковную музыку, да и церковная была крайне необычная. Джек со своими канадскими корнями узнал мелодию Леонарда Коэна «Если ты захочешь» – он впервые слышал ее в переложении для органа и виолончели. Американский опыт позволил ему узнать Ван Моррисона, «Когда Бог озаряет меня своим светом». Ханнеле и Ритва играли блестяще, даже Джек сразу понял, что совместное исполнение для них – сродни дыханию. Он очень зауважал их – хотя бы за то, что они сумели пережить травму, нанесенную им мамой, и остаться вместе.

При Джеке они отрепетировали и две традиционные вещи – «Воспоем славу Иисусу» и «Приди, приди, Иммануил». «Иммануил» – гимн для Рождественского поста, особенно популярный в англиканской и шотландской традиции, но вовсе не в финской; так потом объяснили Джеку Ханнеле и Ритва. Просто оба гимна очень любил Уильям.

– Он им нас и научил, – сказала Ритва. – Нам плевать, что сейчас не ноябрь.

Они отправились пить чай в просторную уютную квартиру Ханнеле и Ритвы, располагавшуюся в одном из домов-близнецов близ церкви. Девушки соединили в одну две квартиры, оттуда открывался вид на купол Церкви в скале. Как и церковь, квартира была обставлена по-современному – почти не было мебели, по стенам черно-белые фотографии в металлических рамках. Обе женщины вели себя весело и дружелюбно. В свои почти пятьдесят лет они не пугали Джека, хотя в четыре года он их очень боялся.