Покуда я тебя не обрету

Ирвинг Джон Уинслоу

– Лючия, не кори себя так, – сказал ей Джек, – ведь это же насквозь гнилой город. Висконти снял в «Отель де Бен» «Смерть в Венеции», я уверен, он знал, что делал.

Но виноват, конечно, был Джек. Лючия напилась, как студентка, Джек знал, что она замужем; отсюда срочный звонок доктору Гарсия. Он и из «Отель Норманди» в Довиле ей звонил; там даже не Лючия попала в его объятия, а член жюри, дама старше его.

– Снова женщины постарше, да? – спросила доктор Гарсия по телефону.

– Видимо, – сказал Джек.

В Торонто «Глотателя» показывали в рамках кинофестиваля, в Зале Роя Томпсона; Джек пригласил с собой миссис Оустлер. Их ждал аншлаг, подлинный триумф.

Но Лесли завела себе новую подружку, блондинку, которой Джек не понравился; она потребовала, чтобы Джек забрал из дома Лесли всю свою одежду. Он подозревал, что Лесли плевать, есть его одежда в ее доме или нет, но блондинка решительно настаивала, чтобы там не было ни ее, ни Джека.

Она сунула ему фотографии грудей его матери (с татуировкой «Покуда я тебя не обрету»), встретив его на кухне.

– Это Леслины, – возразил он, – у меня две такие же, а это ее.

– Забирай, – сказала блондинка, – твоя мама умерла, так что Лесли нечего на них смотреть.

– Мне, откровенно говоря, тоже, – сказал Джек, но забрал фотографии. Теперь у него хранились все четыре плюс снимок обнаженной Эммы в семнадцать лет.

Особняк Оустлеров, как его до сих пор называл Джек, с появлением блондинки стал другим. Дверь в спальню Лесли теперь пребывала закрытой, как, наверное, и дверь в ванную – блондинка, решил Джек, постаралась научить хозяйку, как пользоваться дверной ручкой.

В тот приезд в Торонто Джек взял себя в руки и не стал спать с Бонни Гамильтон. Она хотела продать ему квартиру в новом высотном доме в Роуздейле.

– Переедешь сюда, когда Лос-Анджелес надоест, – сказала Бонни.

Но Джек знал – Торонто не его город, хотя Лос-Анджелес давным-давно сидел у него в печенках.

В Торонто у Джека состоялся разговор с мисс Вурц – далеко не самый откровенный. Каролина была разочарована, она хотела, чтобы Джек отправился искать отца. Он же не нашел в себе сил рассказать ей и половину того, что узнал в портах Северного моря и Балтики. Он просто не мог с ней об этом говорить – всхлипывая чуть ли не на каждом слове, он еле-еле сумел изложить эту историю доктору Гарсия. Он пытался, правда пытался – но слова не хотели складываться в предложения, и Джек начинал то плакать, то орать во всю глотку от ярости.

Доктор Гарсия считала, что Джек слишком много плачет и слишком громко орет.

– Особенно недопустимо плакать, мужчине это просто неприлично, – сказала она. – Тебе, Джек, надо над этим поработать.

Чтобы облегчить ему работу, доктор Гарсия предложила такой прием – рассказывать все, что произошло, строго в хронологическом порядке.

– Начинай с той чудовищной поездки по Европе с матерью. Только помни – не рассказывай мне то, что знаешь о ней сейчас; говори только о том, что ты запомнил о ней тогда, в четыре года. Первым делом попробуй понять, какие у тебя первые воспоминания, – возможно, ты только воображаешь себе, что это твои первые воспоминания, но для нас сейчас это не важно. И не забегай вперед – разрешаю тебе это только в качестве исключения. Не нужно превращать обыкновенные события в предвестники будущего.

Он начал рассказ с Копенгагена; доктору Гарсия приходилось постоянно перебивать Джека:

– Попробуй избавиться от привычки все время давать комментарии к событиям, про которые рассказываешь. Это отступления, они не нужны. Я знаю, ты не писатель, но попробуй все-таки сосредоточиться на сюжете.

Джеку очень это не понравилось – почему она не хочет считать его писателем? Какая несправедливость, особенно после того, сколько усилий он вложил в переработку сценария Эммы.

Да

и сама идея пересказать свою жизнь – подробно, членораздельно, в хронологическом порядке – это же такой ужас, ведь это займет много лет! Доктор Гарсия хорошо это понимала; у нее времени вдоволь, сказала она. Она бросила лишь беглый взгляд на Джека и сразу поняла, что дело плохо, очень плохо; поэтому для начала ей нужно отучить его плакать и кричать.

– Джек, в данный момент я сказала бы так: кажется, ты не способен рассказать мне историю своей жизни так, чтобы ее слышала только я, а не весь квартал, – укоряла его она. – Поверь, история сама по себе достаточно мрачная, и мне не хватит сил ее выслушать, если ты не успокоишься.

– Где же конец? – спросил Джек; к этому моменту он потратил пять часов на пересказ своей истории.

– Как где? Конец наступит тогда, когда ты отправишься искать отца или, по крайней мере, попробуешь разузнать, что с ним стало, – ответила доктор Гарсия. – Понятно, сейчас ты к этому не готов – прежде ты должен все рассказать мне, исторгнуть все это из себя. Но конец этой истории спрятан в том месте, где ты найдешь отца, – это последняя точка твоего путешествия. Тебе еще придется поездить.

Джек предположил, что если представить его пересказ своей жизни в виде книги, то о встрече с отцом будет говориться в последней главе.

– Не думаю, – возразила доктор Гарсия. – Скорее в предпоследней, и это только если тебе повезет. Ведь когда ты его найдешь, ты узнаешь что-то новое, не так ли? Поэтому последняя глава – или главы – уйдут на переваривание этого «нового».

У книги еще должно быть название, правда же? История жизни, рассказанная психиатру в таких нечеловеческих условиях, – не плачь, не кричи, все в хронологическом порядке, – ей нужно придумать заглавие. Джек, впрочем, знал его прежде, чем произнес первое слово в кабинете доктора Гарсия; еще не переступив порог ее кабинета, он знал, что венец маминого творения, ее самый великий, самый мерзкий обман – это татуировка «Покуда я тебя не обрету». Мама гордилась ею, как ничем другим, – если не так, то почему она наказала Лесли Оустлер показать фотографии ее грудей Джеку после смерти?

– Зачем вообще мне их показывать? – спросил маму Джек.

– Я когда-то была красива! – возопила мать; ее в фотографиях интересовали собственные груди, Джека – татуировка.

Как она гордилась, что сумела скрыть от него татуировку! Так гордилась, что ей всенепременно требовалось показать ее Джеку после смерти, требовалось знать, что Джек узнает о ее успехе и гордости. И то правда – во фразе «Покуда я тебя не обрету» заключался весь Джек Бернс, с четырех лет и по настоящее время.

Доктор Гарсия работала психиатром, то есть представляла собой полную противоположность редактору. Джек не смел ничего удалить из рассказа – решительно ничего, сказала доктор Гарсия. Более того, порой она требовала куда больших подробностей, чем Джек сообщал поначалу; она требовала «независимых подтверждений» его рассказу. Ее особенно интересовали все случаи, буквально все, когда Джек чувствовал влечение к женщинам постарше – «ибо здесь и крылась проблема», говорила доктор Гарсия. Агрессивность, немотивированная жестокость к Джеку со стороны девочек и женщин постарше, – у нее должна быть причина; Джек каким-то образом, сам того не ведая, провоцировал этих девочек и женщин, и вот теперь нужно понять, почему это так происходило.