Покушение на Россию

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

Какой мерой мерить жизнь?

Почти всем ясно, что наша жизнь не наладится и мы не перестанем вымирать, пока не восстановим здравый смысл и способность рассуждать, делать разумные умозаключения. Эта починка сознания идет медленно, и мы все еще дергаемся на ниточках кукловодов. Как будто стоит над Россией какой-то огромный зловещий Шендерович — и дергает за миллионы ниточек.

Конечно, огромные усилия пришлось приложить, чтобы лишить сотню миллионов человек способности верно оценить свои интересы и не попадаться на удочку политических шулеров. Много было уже сказано о том, какие «инструменты мышления» были злонамеренно испорчены манипуляторами во время перестройки и реформы. Это, прежде всего язык — язык слов и чисел. Наш ум заполнили ложными именами, словами, смысл

которых менялся и искажался до неузнаваемости. Говорили «демократия» и расстреливали парламент. Говорили «священная собственность» — и воровали сбережения целого народа, а потом и вообще все его достояние. Говорили «права человека» — и делали нас абсолютно беззащитными против подонков и хамов, захвативших деньги и власть. Когда важнейшие слова так испорчены, трудно тянуть мысль и трудно вести разговор.

Пожалуй, самым большим достижением при манипуляции с числами стало разрушение у человека способности «взвешивать» явления. С нами сделали страшное дело — у нас отняли чувство меры. Речь идет не о том, что человек потерял инструмент измерения, снизил точность, стал «мерить на глазок». Манипуляторы разрушили саму систему координат, в которую мы помещаем реальность, чтобы ориентироваться в ней и делать более или менее правильные выводы.

Мой коллега, профессор, обозреватель «Независимой газеты», излагал в 1991 г. в прессе версию об идиотизме членов ГКЧП: они, мол, «ввели в Москву тысячи танков, но не сумели взять власть». Я спрашиваю его: «Вы представляете, сколько места занимает танк? Могли ли в центре Москвы разместиться тысячи танков?». «Не спорь, — говорит. — Я сам видел по телевизору». И когда опубликовали официальные данные о том, что всего в Москве было 55 танков, он эту цифру принял, но одновременно продолжал верить в свои тысячи танков. У него расщепилось сознание, и это обезоруживает разум человека.

И.Бунин писал в «Окаянных днях»: «Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение — перешагни же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. «Что? Три целковых фунт!?» А назначь тысячу — и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. «Как? Семь повешенных?!» — «Нет, милый, не семь, а семьсот!» — И уже тут непременно столбняк — семерых-то висящих еще можно представить, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят!»

Почти буквально по этому рецепту и нас вводили в столбняк и бесчувственность. И цены вздували сразу в сотни раз, и число жертв сталинских репрессий сразу в сто раз преувеличили. 63 миллиона расстрелянных! — «и уже тут непременно столбняк». Тут уж не до тонкой и точной меры — и всю пашню России не жалко за 1 миллиард долларов продать, так что один Черномырдин ее всю сможет купить и еще на черный день у него полмиллиарда останется.

Но есть еще одна важная плоскость, в которой наш разум должен взвешивать явления и давать им оценки — не количественные, а качественные. Судить не в понятиях «больше-меньше», а в понятиях «лучше-хуже». Жизнь наша определяется сложными условиями, и их верно осмыслить без качественной меры нельзя. И здесь-то удар был нанесен сокрушительный.

Сразу скажу, в чем заключается, в этом плане, временное поражение нашего сознания. Мы утратили те критерии различения хорошего и плохого, добра и зла, которые выводятся, помимо нашей воли, из тех свойств нашей земли и нашего народа, что даны нам судьбой и изменить мы не можем. Во всяком случае, не можем изменить быстро. А взамен нам подсунули критерии или абстрактные, вне времени и пространства, или чужие, выросшие в совсем другой земле. Проще говоря, на вожделенном Западе.

Вот предельно грубый, даже гротескный пример. Спросим, какое транспортное средство лучше — телега с лошадью или «мерседес» последней модели? Конечно, сама резкость сравнения заставит многих задуматься, но боюсь, что даже в этом случае слишком многие ответят с недоумением, что, конечно, «мерседес» лучше. Опять же огрубляя, скажу, что уже десять лет и власти, и массы людей в России следуют именно по этому пути.

На деле сравнение «мерседеса» с телегой (как и любых других вещей) просто не имеет смысла, если критерии оценки вырваны из реального контекста, из тех условий, в которых

мы будем жить и «сотрудничать» с вещью. Вне этих условий, вне взаимодействия этой вещи с другими вещами нашего природного и искусственного мира и с обществом, частицей которого мы являемся, качество (полезность) вещи и оценить нельзя. Можно лишь зафиксировать отдельные его составляющие, но никак не целое, никак не сказать: это — лучше». Да, «мерседес» красиво покрашен, а телега нет, но это частности.

Оставим пока в стороне экономическую сторону вопроса. Допустим, нам надо ехать, и джинн ждет приказаний — что нам подать. Тут-то разумный человек и решает, что лучше. И решает, встраивая обе вещи в реальный контекст. Если перед ним асфальтированное шоссе, в кармане тугой кошелек и невдалеке виднеется бензоколонка, то «мерседес» лучше. А если он оказался где-то в Вологодской области за сто километров от райцентра и без капли бензина, то лучше телега с лошадью. Находиться на проселочной дороге в вологодской глуши, но применять при выборе критерии, уместные в Калифорнии — это значит, в широком смысле, двигаться к гибели.

Но вспомним и экономику. Недавно у нас имелся определенный тип хозяйства (советский). В течение примерно пяти лет нас убеждали, что рыночная экономика западного типа лучше советской. И убедили! Поэтому люди спокойно отнеслись и к ликвидации плановой системы, и к приватизации промышленности, а теперь и к приватизации земли. Не будем копаться в тонких материях вроде рассуждений Лени Голубкова. Когда речь идет о таком важном выборе, как тип народного хозяйства, надо делать оценку по самому жесткому критерию — выживанию. Мы сравниваем капитализм («рынок») и советский строй («план»). Какой строй лучше? Абстрактного ответа быть не может, как при сравнении телеги и «мерседеса», надо задать условия. Правильный вопрос звучит так: какой тип хозяйства лучше в тех условиях, в которых реально находился СССР?

Принимаем во внимание жесткий факт, который крупнейший историк Запада Фернан Бродель сформулировал таким образом: «Капитализм вовсене мог бысуществовать без услужливой помощи чужого труда». Вот к этому-то факту и прилагаем для сравнения столь же очевидный факт: «Советский строймогсуществовать без услужливой помощи чужого труда». Согласно самому абсолютному критерию — выживаемости, — я делаю вывод: в условиях, когда страна не получает услужливой помощи чужого труда, советское хозяйство лучше капиталистической экономики. Подчеркиваю, что речь идет именно об этих условиях. Если источники услужливой помощи чужого труда доступны, надо разбираться особо. Но этот случай для нас неактуален, поскольку все мы знаем — ни СССР, ни нынешняя Россия этих источников не имели, не имеют и, скорее всего, не будут иметь.

Та формула, которую дал Ф.Бродель на основе скрупулезного подсчета ресурсов, которые западный капитализм бесплатно получил из колоний, в разных вариантах повторяется и другими крупными учеными и философами самого Запада, так что тут никакой ошибки нет. Клод Леви-Стросс, например, высказался так «Запад построил себя из материала колоний». Из этого можно сделать простой вывод: глупо надеяться построить у себя в стране такой же тип хозяйства, как у Запада, если ты не можешь отнять у других народов такую уйму «строительного материала». Но нам, русским, даже великий фокусник Горбачев не обещал такой халявы.

Повторяю, что на самом Западе у мало-мальски образованного человека уже нет никаких сомнений в том, что благополучие его сограждан сегодня более чем наполовину оплачено «услужливой помощью чужого труда». Автомобиль, производимый транснациональной корпорацией, скажем, «Фольксваген», на 90% создан трудом мексиканских и бразильских литейщиков, станочников, слесарей. Они, имея точно такую же квалификацию, как и их коллеги в ФРГ, получают за час работы в 15-18 раз меньше, чем их немецкий «брат по классу». И эта разница перераспределяется, через налоги и цены, на всех немцев и даже «объединенных европейцев».