Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

Никулин Михаил Андреевич

Подчиняясь беспокойному характеру Ивана Никитича, ребята сновали с боков стада, не успевая даже обмолвиться короткими словами, хотя бы по поводу того, что они уже ступили на землю своего Первомайского колхоза, что вон уже близко Город-на-Мысу, что трубы заводов, похожие на огромные зенитные пушки, бросают клочья дыма на залив, а в заливе нынче волны какие-то полосатые.

Стесненное с трех сторон стадо шло спорым шагом. Стоило большого труда поспевать за ним: мешали сорняки, и ребята брели по ним, как по хрустящим

сугробам. На беду, старик оказался непредусмотрительным: сославшись на холод, он распорядился обуть валенки, и они сильно затрудняли движение.

Гаврик все яснее замечал, что Мише значительно трудней, чем ему: у него телята, которые мешают быстрей поворачиваться.

— Михайла, тебе нянька нужна? За что ты можешь отвечать?!

Голос старика точно подстегивает Гаврика. Он проскакивает через сутолоку стада.

— Миша, на ходу отвяжи одного телка! Прибегу за ним. С одним тебе будет легче!

Через две-три минуты запыхавшийся Гаврик, снова вынырнув из-за коровьих спин, появляется около Миши, чтобы взять телка, но Миша не успел его отвязать.

— Ну, чего ж ты? — с досадой спрашивает Гаврик.

Мише некогда объяснять товарищу: дед опять ругает его, обзывая косолапым. А положение такое, что даже обижаться нет времени.

Раскрасневшийся, потный, со сбитым на затылок треухом, через силу усмехнувшись, Миша говорит другу:

— Потерпим, Гаврик. Осталось немного.

* * *

У майора Захарова в этот день до обеда была уйма всяких неприятностей. Готовясь к встрече ребят, он поругался с шефом-плотником за то, что тот долго прилаживал к базу ворота.

— Стучите-то вы громко! Вон и воробьи срываются, как из пушки дым, а дела — тоже один дым!

Подслеповатый старик не обиделся на майора, потому что понимал общее беспокойство колхозников и нашел, что сказать, чтобы не обидеть командира:

— Товарищ командир, эти воробьи, про каких сказали, дурная птица, а умные воробьи прибудут оттуда!

Он вытащил складной метр из-за голенища и, указав на взгорье, добавил:

— С полным ручательством — к прибытию ребят все будет вполне в исправности, — добавил он и громко застучал топором.

Алексей Иванович почти стоптал сапоги от беспокойной беготни в школу, где спешно очищали классы от стружек, щепок, мыли полы, к сараям фермы, где обмазывали стены.

— Что же еще надо сделать?.. Забыл, — сказал он.

Майор, посмотрев на его измученное, потное лицо, дружески усмехаясь, сказал:

— Алексей Иванович, вот что еще надо!.. Побриться!.. И вам, и мне.

К обеду около правления колхоза запестрели платки, овчинные шапки стариков-колхозников. От морского берега, со школьного двора, шли сюда ученики.

Из правления вышел майор. Он был уже выбрит, в начищенных сапогах. Он, наверное, чересчур затянул пояс на полушубке, — кожа, обхватив его

грузноватый стан, поскрипывала громче обычного. Чуть приподнимая руку, прижмуривая глаз, майор в две шеренги выстраивал школьников. В строй становились разно одетые, разно обутые школьники. Но у всех у них лица были серьезные. Майор отвел в сторону Зинаиду Васильевну и о чем-то ее спросил. Та утвердительно кивнула головой, и майор снова вернулся к школьникам.

— Товарищи, можно вольно… Можно и присесть…

С крыши домика, стоявшего в ряду нескольких вновь отстроенных изб, голос майора слышал высокий кровельщик с гривастой черной бородой.

— Товарищ майор, вы их, ребят-то, особо не распускайте. Чтось мне отсюда, сверху, видно!

Колхозницы посмеиваясь, острили:

— «Чтось» не в счет!

— За ошибку и с бородатого спросим!

— Товарищи женщины, помолчите, — остановил их майор, выжидательно посматривая на кровельщика.

Тот опять крикнул:

— Товарищ майор, так что, как самый высокий по положению, могу кое о чем доложить… Двигаются!

Кровельщик дернул наотмашь бороду и присел на стропила.

Майор скомандовал:

— Стройся!

Рядами пошли школьники, а с боков вереницами потянулись женщины, старики. Старухи домоседки, выходя из землянок, из дотов, тянули за собой детей или несли их на руках, спеша пристроиться к проходящим.

Слышались обеспокоенные вопросы:

— Колхозницы, да неужто молоко идет?

— И не одно молоко, а и кони идут!

— Да покажите же, где вы этих хлопчат видите?

— И так-таки идут с коровами, с телятами и с лошадьми?

Слышались и степенные разговоры:

— Ждали — и дождались.

— Большая подмога от шефов, иначе бы караул кричи по такому разорению.

Слышался шутливый голос:

— Захар Петрович, а я, по правде сказать, не вижу никакого разорения. Просто голое место.

По сторонам глубокой котловины, хорошо видимой с высокого взгорья, на которое поднимались люди, было пусто, тихо, как на нежилом месте. Глинисто-серые крыши дотов и землянок походили на огромные кучи, нарытые кротами. На западном склоне пять новых хат темнели проемами дверей и окон. Дальше стояли длинный, еще не совсем накрытый сарай и прямоугольный баз, пристроенный к нему.

Это наспех возведенное жилье как будто говорило о том, что в котловину приехали поселенцы и торопятся на новом месте успеть приготовить к зиме только самое необходимое.

И лишь школа, стоящая на отшибе, на ровной полянке, вблизи крутоярого берега залива, казалась уже обжитым домом, блестела зеленой ошелевкой, протертыми стеклами окон, красной железной крышей. Веселому виду школы резко не соответствовала разрушенная каменная ограда двора.

Иван Никитич, ехавший впереди стада, первый заметил идущих навстречу людей.