Полцарства
Шрифт:
– С утра уже, Лёша, были признаки, – пожаловался старик, увидев Лёшку. – Вышел на балкон и чую – как будто черёмуховый цвет! Соскрёб ледок с перил – даже и он мёдом пахнет! У меня в детстве за соседским забором росла черёмуха, огромная, потом срубили. Вот и к чему бы? Я такую провёл цепочку: черёмуха в цвету – это как бы подвенечное платье. Значит, к смерти… Мне и перед инфарктом что-то такое мерещилось…
– Ерунда! На дерево только зря наговариваете, – буркнул Лёшка.
– И потом вот левая рука иголочками пошла. Немая совсем… – робко прибавил Илья Георгиевич и пошевелил пальцами.
Чтобы
Но теперь, в присутствии Аси, перевоспитывать паникёра было рискованно. Она только что сбегала за тонометром и, просунув руку больного в манжетку, напряжённо слушала шум. Пульс зашуршал на низких цифрах – мелким и частым дождиком.
Подозрительно было, что Илья Георгиевич даже не полюбопытствовал о результатах измерения. Он смотрел мимо Асиного плеча на нахохленные спины голубей, в свете фонаря дремлющих на карнизе.
– Низкое! – сказала Ася и подняла глаза на мужа – не придумает ли тот, как быть?
Лёшка глянул на старика, перебиравшего толстыми пальцами бахрому пледа, и изо всех сил попытался выжать из сердца жалость. Пнул: сочувствуй, гад! Но то ли слишком привык к выступлениям Ильи Георгиевича, то ли все эмоции были растрачены на дядю Мишу.
– Ну а «скорую» – то чего не вызываем, раз плохо? – спросил он с досадой.
Илья Георгиевич вздохнул, суетливым жестом пригладил на сторону чубчик и проговорил:
– Нет. Не надо «скорую». Позовите Саню!
В стародавней жизни Илья Георгиевич учил маленького Саню Спасёнова музыке. Их сотрудничество длилось восемь лет и со временем вышло далеко за рамки предмета. Не встретив заинтересованности в собственном сыне, он вывалил на соседского мальчика весь свой обременительный культурный багаж и вскоре почуял, что обрёл наследника. Нельзя и передать, как учитель был обескуражен, почти убит, когда его ученик, вместо того чтобы заняться искусством, рванул в медицину.
Его по сей день печалило, что одарённый мальчик, а теперь уже взрослый мужчина тратит себя на работу, в общем, подённую, возится с болезными стариками и ничем пока не удивил мир. Кроме того, Илью Георгиевича расстраивало, что так заметно опростились Санины прежде высокие облик и речь. Ходил нестриженым, выражался как попало, перекусывал на бегу. При всём при том целительное воздействие Сани на нервы старика было огромно. Илья Георгиевич приползал к нему в самых чёрных клубах ипохондрии, уходил же с весёлой отвагой в сердце, которую иначе можно было бы назвать верой.
Застигнутый страхом старик смотрел, как младшая Ася, прижав телефон к уху, слушает гудки, и ему казалось: она звонит в область света – туда, где придумывалось небо и капель, откуда обязательно вышлют помощь. Но область света не отвечала. Видно, Саня был занят другими просителями.
– Я на домашний попробую, – сказала Ася озабоченно, и в ту же секунду брат перезвонил. – Ну
4
В это самое время в девятиэтажке на краю московского лесопарка, в скромной квартирке, где последние два года обитал с супругой и её маленькой дочкой врач-терапевт Александр Сергеевич Спасёнов, разгорелся семейный конфликт. Он вспыхнул от телефонного звонка.
То обстоятельство, что мужу придётся ночью ехать через пол-Москвы, сперва туда, а затем и обратно, привело Санину жену Марусю в панику.
– Что им ещё надо? Кто ночью в гости зовёт? – вскрикивала она, закрывая ладонями исказившееся лицо.
– Марусь, не в гости. Илье Георгиевичу плохо, – торопливо одеваясь в прихожей, возразил Саня.
– Плохо? А мы что, в каменном веке? Что, разве «скорую» нельзя вызвать?
Уже взявшись за дверную ручку, Саня почувствовал, что трещит по швам. Вот и как быть? И уйти нехорошо, и остаться – немыслимо.
Он вздохнул и, поцеловав вспотевший от возмущения лоб жены, всё-таки вышел из дому.
Пешеходный проспект вдоль кромки гремящего оттепелью леса нёс усталого Саню, баюкая на ходу. После трудового дня с девяти до восьми, плюс ряд «внештатных» обязательств, в голове у него был беспорядок. Мысли танцевали друг с другом, меняя партнёров и закруживаясь до обморока. А между тем сегодня масленичный четверг – к тёще на блины. Только Санина тёща в Калуге. А мама и того дальше, в маленьком волжском городке. Укачало их там с папой, не дозовёшься. Значит, надо ехать самому – у папы последняя кардиограмма была неважная. И, кстати, Илью Георгиевича пора загнать к кардиологу… – думал Саня на лету, пока вдруг не понял, что ничего этого не хочет, а хочет упасть, вот хоть сюда, на просевший от влаги снег под соснами, и отключиться.
В этом году он устал непозволительно рано. Не прошло и двух месяцев после январских каникул, а уже навалились яркие сны. Февраль принёс метели, и реальность сблизилась со сновидениями настолько, что, начиная пробуждаться, обычно минут за пять до будильника, он обнаруживал вокруг всякую невидаль. На место соснового леса с горками надвигались волнистые пески. Различимы уже всадники-арабы в одеяниях цветных и воздушных. Стена горячего воздуха перебивает дыхание. Нет, давайте-ка поправим видение! Пусть блеснёт мне тихий разлив Волги, мягко накатит из-за сосен на асфальт перед домом…
А потом звенел будильник. Саня отрывал от подушки набитую дроблёным камнем голову и шёл на кухню. Чашка с кофе казалась свинцовой. К счастью, двадцать минут, за которые он успевал добежать через парк до работы, возвращали его движениям и мыслям присущую от природы стремительность. Но где-то накапливался тот «свинец».
Ты устал, друг, отдохни. Хотя бы просто выспись. Но как выспишься, когда тебя обступают просьбы о бессмертии. Несметное число просьб. День и ночь они висят в уме, как стикеры с напоминанием о невыполненных делах, и вместо глухого, восстанавливающего силы сна тебя мучат видения.