Полцарства
Шрифт:
Пока Лёшка, розовый от перебитого поцелуя, сердито листал телеканалы, Ася намыла тарелку мандаринов и устроилась в гостиной с племянницей – читать «Муми-троллей». Лёшка поскучал-поскучал рядышком да и вернулся на кухню смотреть футбол.
Когда матч закончился, и, надо сказать, по-дурацки, обе барышни уже сладко спали на Серафиминой кровати. Ася с краешку. В ногах шуршит заползший в пододеяльник Серафимин хомяк Птенец. Ну что, будить или не будить? Ладно, пусть себе спит, устала…
Посмотрев со скуки повтор вчерашнего биатлона, а затем и чемпионат по кёрлингу, Лёшка выключил спортивный канал и подошёл к окну. Через прогал в сырых ветвях горело зарево
В полуночное окно било капелью, сосульки кинжалами рушились с крыши наземь. Он как раз стал свидетелем крушения очередной глыбины льда, когда вдалеке сверкнул яркий, как молния по чёрному небу, визг тормозов. Лёшка навострил уши. Тишина длилась секунд пятнадцать, а затем в глубине дворов густо взлаяла и завыла собака.
«Гурзуф, ты, что ли? – с досадой подумал он. – Ну чего не спится тебе?»
Из-за невысоких домов, откуда-нибудь с Большой Татарской, поднимался и тёк по весеннему небу собачий вой. Взяв на себя роль колокола, Гурзуф провозглашал неведомую беду.
Лёшка не верил в приметы и прочую мистику, но на этот раз дурное чувство подняло его с места и вынесло прочь из дома на мокрую улицу. Выскочив из подъезда, он остановился и покрутил головой. Отовсюду летел капельный шёпот. Тысячи неземных голосов ткали по Замоскворечью весну. И на тебе, Гурзуф испортил всю музыку! По ночным переулкам, бранясь и хмурясь, Лёшка пошёл на вой.
– Гурзуф! Ты чего вопишь! Перебудил всех! – заругал он воющего на перекрёстке пса и вдруг осёкся. Сделал несколько шагов и почувствовал, что колени подламываются. В поблёскивающей ночными огнями луже, выбросив руку за голову, лежал расхристанный дядя Миша. Из косматой головы тёк классический ручеёк. – Дядя Миш, ты чего? – шепнул Лёшка, приблизившись ватным шагом, и в следующий миг был атакован чудищем. Гурзуф налетел и, обнажив клыки, рыком донёс до Лёшки свою главную и единственную мысль: не тронь хозяина!
Отбившись кое-как, Лёшка отступил на тротуар и наконец заметил то, что должен был увидеть сразу: в нескольких метрах от дяди Миши помаргивал аварийкой автомобиль, небольшой корейский кроссовер. В этой коробочке, судя по всему, и скрывался дяди-Мишин палач. Лёшка подался было к машине, но раздумал. Зачем? Сейчас приедет дорожный патруль – вот и увидим, кто. Вдруг безотчётно, из глубины всплыла мысль, что не нужно искать виновного. Не было виноватых в дяди-Мишиной беспутной жизни и смерти.
На всякий случай Лёшка позвонил в «скорую», хотя тот, убийца, наверное, уже вызвал все необходимые службы, и, ещё раз оглянувшись на погибшего, зашагал прочь.
Сказать по правде, Лёшка считал себя человеком не сентиментальным и здравомыслящим, но на этот раз его пробрало крепко. По отравленной весне, глядя под ноги и стараясь не вдыхать глубоко, он спешил домой. Из-под земли, вытесняя родной замоскворецкий воздух, поднимался пар невидимого зла, а в отдалении всё выл и выл Гурзуф. Должно быть, это и не вой был, а горькое нечеловеческое
В зацепках, оставшихся на куртке после собачьих когтей, дикий и ошарашенный, Лёшка через две ступеньки взлетел по лестнице, торопливо открыл ключом дверь и попал из огня в полымя.
– Где ты гуляешь! – пронёсшись из гостиной на кухню, бросила Ася. – Илье Георгиевичу плохо! Софьи нет – звонки отбивает, и ты ещё пропал! – продолжала она из кухни, перебирая на полке пузырьки с лекарствами. – Давай раздевайся бегом и помогай!
– Дядю Мишу сбили! – застопорившись посередине прихожей, не способный уже ни на какое «бегом», проговорил Лёшка.
Ася выглянула из кухни с флакончиком корвалола в руке и широко распахнувшимися глазами уставилась на мужа.
– Совсем, похоже. Кровищи из башки натекло. А он сегодня Гурзуфа мне поручил. Прямо как чувствовал!
Ася охнула. Задрожали губы. Дядя Миша-то ирисками её угощал! Да и кого из замоскворецких детишек он в золотые годы не угощал ирисками!
– Не говори Илье Георгиевичу! – наконец выдохнула она и, перекрестившись, понесла лекарство в гостиную.
Илья Георгиевич Трифонов был давним соседом Спасёновых, ещё бабушкиным задушевным приятелем и собеседником. Всю жизнь он преподавал детям сольфеджио, был женат и на пару с женой так закормил единственного сына Колю культурой и нравственностью, что тот «сошёл с ума» и сбежал в глушь карельских озер, к безденежью и суровым зимам, приносившим ему непонятное удовлетворение.
Овдовев, Илья Георгиевич накрепко прижался к Спасёновым. Дети – Саня, Софья и Ася – любили старика, почитая в нём память бабушки, а может быть, и тоскуя по старшему поколению, без которого ощущение молодой жизни не бывает полным.
Чтобы как-нибудь оправдать свою беспомощность и навязчивую ипохондрию, Илья Георгиевич завёл обычай угощать соседей произведениями домашней кухни, вроде блинчиков или постных щей, при необходимости забирал Серафиму из сада и вообще помогал по мелочи. Добрые сёстры чувствовали себя эксплуататоршами.
И вот сегодня старик, держась за сердце, в очередной раз постучался к соседям со скорбным призывом – спасти его «ради внука». Когда Лёшка, скинув ботинки, вошёл в комнату, пик приступа миновал. Надсадный кашель измучил грудь и отступил. Илья Георгиевич, в жилетке с ромбами, обтягивающей животик, и неизменно отутюженной рубашке, без сил обмяк на диване в гостиной Спасёновых.
Причина его нынешних проблем со здоровьем не вызывала сомнений: сегодня у Ильи Георгиевича был «пенсионный день». Всякий раз он праздновал его особо. Во-первых, торжественно шёл в банк. Затем – покупал какой-нибудь специальный продукт для неожиданного блюда. Скажем, разорительный соус «песто», если намечался итальянский обед, или, если грузинский, мяту и кинзу для чахохбили. И, наконец, посвящал середину дня кулинарному колдовству. Плодами трудов он с торжественной скромностью одаривал вернувшихся с работы сестёр, а заодно и Лёшку.
Обед, именовавшийся «пенсионерским», был прост, но кокетлив. Постным щам прибавляли элегантности завитки свежего перца, жареную картошку, поструганную необычайно мелко, украшали кольца томлёного лука, а блинчики с курицей светились маслом, как счастьем. К тому же из мелко резанного укропа кулинар умел сотворять узоры, подобные тем, что бариста рассыпают корицей на капучино.
Нынешней ночью Илья Георгиевич пришёл к Спасёновым, ощутив, что как-то нехорошо щекочет в груди. И всё-таки прихватил тарелку с блинами – угостить ребят, сами-то не пекут.