Полдень: Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади
Шрифт:
Владимир Дремлюга.
Татьяна Баева.
После кассации
19 ноября, день, когда проходила кассация, для нас ознаменовался несколькими обысками. Уже началось разбирательство, уже мы, как привыкли, остались за дверьми (не впускали не только в зал, но и в узкий коридор, ведущий к залу, а присутствующие, кроме родственников, как всегда появлялись с противоположной стороны, не проходя мимо нас), а нескольких наших друзей, непременно собиравшихся приехать, не было. Не приехал Петр Григорьевич, не приехали Галя Габай и Надя Емелькина, которая осталась у Гали ночевать. Ильи Габая тогда не было в Москве: после безуспешных поисков работы он уехал учительствовать в глухую деревню под Кинешмой. Телефон в квартире Григоренко не отвечал.
Мы сразу заподозрили, что там проходят обыски, – так оно и оказалось. Обыски шли по крымско-татарскому делу (Иззета Хариева и др.), обыск у Григоренко проводил «сам» Березовский, приехавший из Ташкента. Остановившийся у Григоренко Мустафа Джемилев, опасаясь ареста,
В ноябре, начавшись еще до кассации, шел сбор подписей под письмом в защиту несправедливо осужденных демонстрантов. Время было трудное, тот энтузиазм, с которым весной 68-го года сотни людей подписывали письма по процессу Гинзбурга–Галанскова, схлынул: у одних он был охлажден репрессиями, у других – тем, что репрессии обошли их стороной, но на чужом опыте показали, как можно вылететь из партии, с работы, потом не находить работы и т. п., третьим надоело апеллировать к официальным инстанциям. В этих условиях и те 95 подписей, что были собраны под письмом, выглядели внушительно. Я, честно говоря, пророчила не больше полусотни. Сама я письмо не подписала, не желая обращаться ни к каким представителям власти и считая, что все, что я хотела сказать, я сказала своим участием в демонстрации и письмом, рассказывавшим о демонстрации.
ДЕПУТАТАМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СОЮЗА ССР
ДЕПУТАТАМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА РСФСР
Копии: Редакциям газет «Известия» и «Советская Россия»
11 октября 1968 г. Московский городской суд вынес обвинительный приговор Константину БАБИЦКОМУ, Ларисе БОГОРАЗ, Вадиму ДЕЛОНЕ, Владимиру ДРЕМЛЮГЕ, Павлу ЛИТВИНОВУ.
Эти пять человек – участники демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 г. против ввода войск в Чехословакию.
Их участие в мирной демонстрации, попытка выразить свой протест этим конституционным путем, квалифицировано как «грубое нарушение общественного порядка».
Их лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия», «За вашу и нашу свободу», «Руки прочь от ЧССР», «Долой оккупантов», «Свободу Дубчеку» – квалифицированы как «заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй».
Мы считаем, что участникам демонстрации вынесен заведомо неправосудный приговор: этот приговор явился расплатой за открытое и гласное выражение ими своих убеждений. Мы считаем, что не было никаких законных оснований для возбуждения уголовного дела.
Граждане депутаты Верховного Совета! Мы не говорим о вопиющих процессуальных нарушениях, допущенных судом и следствием. Речь идет о более важном. Нарушены гражданские свободы, гарантированные советской конституцией: свобода слова, свобода демонстраций. Ваш долг – защитить эти свободы. Поэтому мы обращаемся к вам и просим вас вмешаться и настоять на отмене приговоров и прекращении уголовного дела ввиду отсутствия состава преступления.
Г. Авруцкий, инженер; Б. Акимов, студент; Е. Аминева, служащая; З. Асанова, врач; Т. Баева, служащая; С. Бернштейн, лит. работник, член КПСС; А. Блюменталь, студентка; Ю. Блюменталь, музыкант; Г. Буймистр-Буланов, актер; Л. Васильев, юрист; Т. Великанова, математик; А. Вольчак, канд. физ. – мат. наук; А. Врунов, студент; В. Галкин, инженер; Г. Габай, педагог; И. Габай, педагог; Л. И. Гинзбург, пенсионерка; Е. Глезин, инженер-строитель; А. Горина, пенсионерка; А. Григоренко, ст. техник; П. Григоренко, военный пенсионер; В. Грикевич, м. н. с.; М. Джемилев, рабочий; Р. Джемилев [11] , техник-строитель; Ю. Диков, геохимик; М. Евграфов, студент; Н. Емелькина, служащая; Л. Зиман, педагог; Н. Зиман, редактор; А. Канаев, геолог; А. Каплан, канд. физ. – мат. наук; Л. Кац, служащая; И. В. Кваша, засл. артист РСФСР; Ю. Ким, педагог; Ю. Киселев, художник; С. А. Ковалев, канд. биол. наук; Д. Козловский, студент; Н. Комодрова, химик; И. Корсунская, аспирантка; А. Костерин, писатель; И. Костерина, сотрудник СХ СССР; Г. Кравцова, инженер; В. Красин, экономист; А Лавут, математик; В. Лапин, лит. сотрудник; В. Лебедевский, редактор; А. Э. Левитин (Краснов), церковный писатель; Н. Литвинова, студентка; М. Майорова, студентка; Ю. Мальцев, филолог; О. Мельников, ст. лаборант; В. Милашевич, гидролог; М. Муртазаев, рабочий; В. Михайлов, инженер; Д. Муравьев, филолог; М. Мустафаев, инженер, член КПСС; А. Нейфах, доктор биол. наук, член КПСС; В. Некрасов, писатель, член КПСС; Л. Панова, математик; Л. Парамонов, студент; Г. Петрова, пенсионерка; И. Петров, студент; Л. П. Петровский, историк, член КПСС; Л. Пинский, писатель; С. Писарев, пенсионер, член КПСС с 1920 г.; Л. Плющ, математик; Л. Примах, врач; В. Рокитянский, переводчик; И. Рудаков, рабочий; И. Роднянская, литератор; М. Русаковская, инженер; Ю. Саенко, служащая; Ю. Сатраев, педагог; Е. Селиванов, математик; В. Семидляев, педагог; Е. Сморгунова, филолог; В. Сокирко, инженер; Е. Соловьева, педагог; Х. Сорометов, инженер; Е. Стрельникова, пенсионерка; Б. Сушко, историк; Е. Сыроечковский, биолог; Ю. Телесин, математик; Л. Терновский, врач; В. Тимачев, инженер-геолог; О. Тимофеева, служащая; Л. Туманова, философ; В. Туриянский, слесарь; А. Халилов, рабочий; Ю. Штейн, режиссер; А Штельмах, инженер; М. В. Юдина, профессор консерватории; И. Якир, студентка; П. Якир, историк; А Якобсон, переводчик.
Данный документ подписало бы еще довольно большое число людей, мыслящих так же и одобривших его, но они не поставили подписи, поскольку за подписание аналогичных документов многие подверглись трудовой дискриминации, а некоторые отказались подписать, ссылаясь на бесполезность обращаться в официальные инстанции.
Послано 1.12.1968. Ответ просим направить:
1 Москва Г-21, Комсомольский проспект, 14/1, кв. 96, Григоренко П. Г.
2 Москва Е-397, ул. Школьная, Красину В. А.
3 Москва Ж-280, Автозаводская ул., 5, кв. 75, Якиру П. И.За подписание этого письма исключены из партии С. Бернштейн, А. Нейфах, Л. Петровский, С. Писарев, уволен с работы В. Рокитянский, исключен из аспирантуры В. Сокирко, отстранен от преподавательской работы и не допущен к защите диссертации Ю. Диков. Подписавший это письмо О. Мельников перед защитой диплома исключен с биофака университета и уволен оттуда же с работы – но не за это письмо, а за письмо, подписанное около суда (с требованием допустить в зал суда). Из подписавших это письмо за последнее время уволен «как не прошедший по конкурсу» Ю. Телесин, вынужден был уйти с работы «по собственному желанию» Ю. Штейн, исключена с вечернего отделения Историко-архивного института Ирина Якир – впрочем, за это время каждый из них успел подписать еще некоторые документы, неугодные властям, например, все трое поддержали обращение Инициативной группы по защите прав человека в Советском Союзе в Организацию Объединенных Наций.
В мае 1969 года арестованы Илья Габай и Петр Григорьевич Григоренко. На допросах в числе других документов следователь Березовский предлагает свидетелям дать показания по вышеприведенному письму.
В начале декабря осужденных демонстрантов отправили из Москвы – кого в ссылку, кого в лагерь. Незадолго до отправки Лариса успела побывать в карцере Лефортовской тюрьмы –
Костю Бабицкого отправили в Краснозатонский в 12 км от Сыктывкара. Там он работает столяром на судостроительном заводе. Ему дали комнату в общежитии. Его семья осталась в Москве, но и жена, и дети проводят там отпуск и каникулы, а старшая дочь Наташа после зимних каникул осталась у отца и там кончила девятый класс.
Павла Литвинова отправили дальше всех: в Читинскую область, в поселок Верхние Усугли, куда от Читы надо добираться еще самолетом и автобусом. Кроме того, там нет междугородного телефона, и почта остается единственным средством связи с друзьями и родными в Москве. Павел работает слесарем-электриком, хотя местной школе катастрофически не хватает учителя физики и математики. Впрочем, Павел доволен работой. Но в школу не берут работать и его жену, Майю Русаковскую, и она вынуждена работать штукатуром.
Самое тяжелое положение из всех ссыльных у Ларисы Богораз: тюрьма и особенно этап подорвали ее здоровье. В Чуне Иркутской области, куда ее направили, конечно, заявили, что ни о какой работе по специальности не может быть и речи: до последнего времени Лариса работала на лесокомбинате то подсобницей, то такелажницей, т. е. то таская, то перекладывая тяжеленные доски. Очень много времени она бюллетенила, поэтому почти ничего не зарабатывала и жила впроголодь. Когда она хотела перейти работать на почту, где требовался работник, милиция не разрешила этого. Наконец только недавно, после того как врач дал ей справку, что она нуждается в более легкой работе, Лара стала работать сушильщицей – эта работа, кажется, более автоматизирована.
Володю Дремлюгу отправили в Мурманск, где он шьет рукавицы, как шьют их наши друзья в Озерном [политическая зона Мордовских лагерей], как шил их до последнего времени Юлий Даниэль, ныне «отдыхающий» от этой работы во Владимирской тюрьме. За какое-то нарушение режима Володе сократили свидание с женой, хотя первоначально дали полных трое суток.
Очень тяжело приходится Вадиму. Он в Тюмени, работает на лесоповале, причем начальство строго следит, чтобы его как-нибудь не перевели на более легкий участок. Вадим, хрупкий, страдающий ревмокардитом, тяжело переносит физические лишения и голод, еще тяжелее – одиночество среди уголовников [12] . Недавно при обыске у него была изъята его «Баллада о неверии» – за это он на полгода лишен посылок и свиданий.Адреса осужденных демонстрантов:
Лариса Богораз: Иркутская обл., ст. Чуна, ул. Кирова, 47.
Константин Бабицкий: Коми АССР, пос. Краснозатонский, до востребования
Вадим Делоне: Тюмень 14, п/я 34/2И.
Владимир Дремлюга: Мурманск 9, п/я 241/17.
Павел Литвинов: Читинская обл., пос. Верхние Усугли, до востребования. [13]
Часть четвертая Судьба Виктора Файнберга
О Викторе Файнберге
Виктор Файнберг, 1931 года рождения, до окончания университета работал слесарем на заводе. В 1968 году он окончил английское отделение филологического факультета Ленинградского университета, на «отлично» защитил дипломную работу по Сэлинджеру, летом до самой демонстрации работал экскурсоводом во дворце-музее в Павловске.
Из-за травмы головы Виктор когда-то шесть лет был на инвалидности, но на психиатрическом учете не состоял и в психбольницах не лежал. В 1957 году он попал под следствие: подрался с милиционером – за «жида». Экспертиза признала его вменяемым, и он получил тогда год условно.
У Виктора классическая внешность несчастного еврея, кинуться на него с криком «Бей жидов!» – почти безусловный рефлекс черносотенца. Я почти не видела, как его били, увлеченная своим сражением за флажок, и только в «полтиннике» увидела его – с распухшими, в кровь разбитыми губами, в ладони он держал окровавленные зубы. Потом Татка рассказывала, как его били: по лицу, и по голове, и ногами, не меньше шести ударов.
Ему выбили четыре зуба – все резцы верхней челюсти, и, конечно, в этом виде он не годился для суда, на котором следовало доказать, что демонстранты нарушили общественный порядок, а те, кто бил нас, отнимал лозунги, кто пытался провоцировать толпу, – они-то и действовали в согласии с законом и в интересах закона. Все равно подсудимые и некоторые свидетели говорили о том, как били Файнберга, как выбили ему зубы, но слова бледны по сравнению с живым свидетельством, с видом искалеченного человека.
Самый простой путь не выпустить человека на суд – это признать его невменяемым. Я вообще удивляюсь, как они не решились признать невменяемыми всех семерых, объявить демонстрантов «кучкой сумасшедших»: кто же, кроме безумцев, среди кликов всенародного одобрения открыто скажет «нет». Но, видно, установка была такова, чтобы соблюсти некоторую видимость и законности, и гласности. Поэтому и ограничились тем, что невменяемыми признали меня и Виктора. Насколько я знаю, в диагнозе у Виктора значатся «остаточные явления шизофрении», «остаточные явления сотрясения мозга», «базедова болезнь». Это последнее, отнюдь не психиатрическое заболевание – то, чем Виктор действительно болен. В условиях Лефортовской тюрьмы болезнь его обострилась. Одним из оснований диагноза шизофрении в экспертизе указан «бред реформ». Итак, всякое частное несогласие с существующей системой, всякое высказывание о необходимости изменить ее и улучшить – если вас захотят объявить невменяемым, будет истолковано как «бред».
Говорят еще, что в Ленинградской больнице лечащие врачи сказали Файнбергу, что у него диагноз «шизоинакомыслие». То ли скучающий врач проявил в разговоре с пациентом свое остроумие, то ли и правда в советской психиатрии существует такой диагноз? Я готова поверить в последнее.
Суд по назначению Виктору Файнбергу принудительных мер медицинского характера состоялся 2 декабря, председательствовал судья Монахов, которого потом мы видели во главе суда над Ирой Белогородской. Суд проходил без Файнберга: хотя по уголовному кодексу суд «вправе» вызвать его на судебное заседание, суд этим правом не воспользовался. По-моему, и не бывает случая, чтобы «невменяемого» вернее, того, кого суд должен признать невменяемым, – вызвали в судебное заседание. Может быть, судьи боятся увидеть перед собой не бумажку, а реального – и вдруг здорового? – человека?
Защитник Виктора адвокат С. Л. Ария оспаривал и то, что действия Файнберга подпадают под соответствующие статьи уголовного кодекса, и то, что состояние здоровья Файнберга и общественная опасность его действий требуют помещения его именно в психиатрическую больницу специального типа: ведь статьи, по которым квалифицировались действия Файнберга, – те же самые 1901 и 1903 – не входят в число ни особо опасных, ни тяжких преступлений.
И верно, я знаю случай – в Ленинграде – такого же суда по такой же статье, по 1901, окончившегося тем, что человека признали невменяемым – в согласии с рекомендацией экспертизы – и отдали на попечительство родным и под наблюдение психдиспансера. Разница была только в том, что этот человек согласился с тем, что он действовал (писал «криминальное» письмо в ЦК) в состоянии возбуждения, аффекта, а Виктор, я уверена, отстаивал полную осознанность своего выхода на Красную площадь.