Полдень XXI век, 2010, № 09
Шрифт:
Самое смешное, что я точно знала, куда иду. Через город проезжал передвижной цирк некоего Уильяма Харриса, и я направилась именно туда, благо от приюта было всего два квартала.
При жизни с родителями я никогда не выходила на улицу сама. Мать накрывала мои ноги пледом и вывозила меня в самодельной коляске. Я не могла согнуть ноги, и они торчали вперёд: иногда я задевала прохожих.
Жизнь в приюте была ещё скучнее: я вообще не выходила за его стены. Мне удалось уйти лишь потому, что никто не охранял выход. Могли ли монахини подумать, что кто-либо из их подопечных решится
В те годы в Америке и Европе уже вовсю гремела слава цирка Барнума и Бейли. Каждый дистрофик, человек-волк или лилипут мечтал работать там. Барнум драл со своих работников по три шкуры, но прилично платил и позволял, так сказать, «набрать вес»: после работы у Барнума было проще найти себе место в другом цирке. Конечно, всё это стало мне понятно гораздо позже, но уже в 1881 году я представляла себе, что такое цирк Барнума. Отец не раз грозился матери сдать меня туда.
Цирк Харриса приехал в наш город по железной дороге. Раскрашенный во все цвета радуги старенький паровоз тянул за собой три вагона, похожих на клубничные пирожные. Harris Nickel Plate Shows — эту надпись я прочесть не могла, лишь впоследствии мне удалось узнать название своего нового места работы. Цирк разложился прямо у станции, на пустыре: большой балаган и ряд куполов поменьше.
До вечернего представления оставалось порядка трёх часов. Я подошла (не буду уточнять каждый раз, что передвигалась на четвереньках — читателю нетрудно это запомнить) к территории цирка со стороны парадного входа. Она была обнесена временным деревянным забором, у входа стоял комического вида стражник с бутафорской алебардой. Погода стояла пасмурная, вот-вот обещал пойти дождь, никого из горожан видно не было.
Я подошла к стражнику и поздоровалась с ним. Он посмотрел на меня сверху вниз и сказал: «Привет, девочка».
«Я хочу работать в цирке!» — звонко произнесла я.
Стражник присел и спросил: «А что ты умеешь?»
Он не обратил внимания на то, что я стою на четвереньках не ради пустой забавы.
Надо сказать, что мне приходилось носить штаны. Юбку на меня надевали всего несколько раз — когда фотографировали в честь какого-то праздника и когда вывозили на улице в коляске. В приюте и дома я носила короткие мальчишеские штанишки и чулки.
«Посмотрите на мои коленки, мистер стражник», — сказал я.
Он недоуменно перевёл взгляд на мои ноги, присмотрелся и покачал головой:
«Да уж… А родители-то у тебя есть?»
«Сирота, из приюта сбежала», — почти честно сказал я.
«Пойдём-ка к мистеру Харрису», — сказал стражник.
Мы шли довольно долго, почти через всю территорию цирка, и по дороге я видела людей, в сравнении с которыми я была совершенно нормальной. Мимо прошёл мужчина приятной наружности, у которого не было рук, потом проковылял мальчишка, всего на несколько лет меня старше: на каждой руке у него было всего по два огромных пальца, а ноги выворачивались носками назад. На небольшом столике сидел молодой чернокожий человек ростом не более двух футов. Наконец, у самой палатки мистера Харриса я увидела бородатую женщину. Почему-то мне показалось, что
Мы вошли в небольшой предбанник, и стражник жестом показал мне обождать чуть-чуть. Как только он исчез за занавесью, около меня незнамо откуда появился крошечный человечек с пухлыми щеками и детским голоском. Он был прилично одет и смотрел на меня с заметным интересом. Совершенно без стеснения он рассматривал мои ноги, а потом спросил:
«А сидеть тебе удобно?»
«Не очень, — ответила я. — Ноги не согнёшь».
«Ха! — воскликнул он. — Я — Малыш Комптон».
У меня создалось ощущение, будто он связывал факт неудобства сидячего положения со своим именем.
«Элла», — представилась я.
«Очень приятно видеть тебя в нашем коллективе!»
Я не знала, что такое «коллектив», и уже собиралась спросить у него, когда появился стражник и показал жестом: «проходи».
Походный кабинет мистера Харриса был обставлен очень красиво. Всё те же красные и белые цвета парусиновых стен, дорогая резная мебель, красный диван.
Честно говоря, я уже не очень хорошо помню это помещение. Только помню, что оно мне очень понравилось. И пахло там лавандой.
Харрис мне показался стариком. На самом деле ему было около сорока, он был тучен и немного комичен.
«Девочка-верблюд!» — воскликнул он, увидев меня.
Верблюда я видела только на картинках и не находила в этом животном никакого сходства с собой.
«Милая моя, ты просто золото!» — воскликнул он, осматривая меня со всех сторон.
Я чувствовала, что он относится ко мне как к вещи, но не могла выразить это словами.
«Как тебя зовут, хорошая моя?» — спросил Харрис.
«Элла», — ответила я.
«Прекрасно, Элла! Синклер мне сказал, что ты сирота, это так?»
Я кивнула.
«И хочешь работать у меня?»
В этом я уверена не была, но снова дала утвердительный ответ.
«Умничка!» — воскликнул Харрис.
Как оказалось впоследствии, он почти со всеми разговаривал на повышенных тонах — или восторженных, или озлобленных. Харрис совершенно не умел сдерживать своих эмоций. О каждом его свидании с Миледи Бэрд, бородатой женщиной, знал весь цирк, потому что подобные встречи сопровождались громогласными воплями восторга хозяина цирка.
«Сколько ты хочешь в неделю?» — спросил Харрис.
Вы можете мне не верить, но он был честен со своими работниками. Он знал, что если заставит меня работать бесплатно (теоретически ничто ему не мешало, да и я была не против, потому что смутно представляла себе, что такое деньги), то за меня вступится весь коллектив.
«Не знаю», — протянула я.
Харрис посмотрел на стражника Синклера.
«50 долларов, думаю, пока достаточно», — сказал он, и стражник кивнул.
Я совершенно не понимала, что такое 50 долларов и что можно на них купить. Гораздо позже я вспомнила, что мой отец получал 30 долларов в неделю за свою работу на фабрике и при этом содержал огромную семью. Но в то время слова «тридцать» и «пятьдесят» были для меня лишь сочетаниями звуков. Я умела считать только до десяти.