Полдень XXI век, 2011, № 02
Шрифт:
Я ее и поворачиваю.
Я как-то уже знаю, что увижу. Разгрузки, конечно, нет никакой. Пока нас от дороги отсекали, широкий проход так и остался пуст. Зато с краю ангара, из-за штабеля маркированых ящиков отсвечивает светло-серый капот, украшенный «кенгурятником». А из брюха самолета к ящикам по пандусу сбегает двойная цепочка облаченных в балахоны людей и передаются по ней вниз длинные серебристые пеналы.
Рауль потом говорил, что я весь задрожал мелко-мелко, словно какую-то мгновенную трясучку схватил, и шепчу: «Приехала! Приехала!». Он, конечно, спрашивает, кто, кто приехала, а я его и не слышу вовсе. И слезы у меня
Знаете, может и было что такое, я в то время плохо себе отчет отдавал.
Мне гораздо важнее было убедиться, что это вы, Элизабет. Я высматривал вас у «Боинга», но вы, наверное, уже сидели в машине.
А вот когда ваш джип и джип сопровождения, подвывая сиренами, дунули из ангара по дороге, я вас увидел. Пусть это и длилось какую-то долю мгновения.
Конечно, вы можете возразить, что в том просверке и заметить-то ничего нельзя было. А еще вы можете сказать: «Навоображал ты себе, Мигель, невесть что. Фантазия у тебя, Мигель, словно у какого-нибудь писателя навроде Свифта. Врешь ты, Мигель, и не краснеешь. Потому как если и пялился ты, то не куда-нибудь, а в тонированное, отражающее стекло».
На это я тоже отвечу.
Не знаю, как мне это удалось, но, чтобы уж не трепать попусту, скажу: на вас, Элизабет, в тот день был строгий темно-синий костюм и белая блузка. А за ворот блузки цеплялась заколка в виде паучка с синими глазами-камешками. Очень она вам шла.
Еще: сидел рядом с вами какой-то неприятный тип. Тонкогубый, тонкошеий, с выпуклыми холодными глазами. Кисти рук у него были узкие, а пальцы тонкие. Художественные. Синеватые такие, словно вымоченные в ледяной воде. Не понравилось мне, как он вас за плечо держал — вроде бы легонько так птичью свою лапку положил, а на самом деле впился — ногтей не видно. Я чуть под колеса из-за него не бросился, только тут уже не успел.
Вот. А теперь можете не верить.
К «Боингу» тем временем подрулил автозаправщик, и мы, понятно, стали расходиться. Ждать было уже нечего. Прокатился слух, что гуманитарную помощь доставят на следующей неделе. Теперь уже точно. Во вторник или в среду. Даже какой-то праздничный у них там намечался набор. Кукурузная мука, яичный порошок, шоколад. Но мне было все равно.
Я был, наверное, невменяем в эти минуты.
Пехотинцы пялились нам вслед. Лейтенант дымил сигаретиной. Лицо у него почему-то было по-детски обиженное. Пострелять мы ему, что ли, не дали?
Рауль с Хосе меня по бокам придерживали, а Рубен Тамарго еще и за шею сзади цеплялся. Направляли меня втроем, разворачивали где надо. Хорошо, в плотной толпе мои выкрутасы — по прямой мне идти совершенно не хотелось — не так заметны были. А потом, когда все в рыжих пятнах потянулось болото имени Сантьяго Басты, где-то здесь же и утонувшего, мы, слава Богу, уже порядочно от всех отстали.
Конечно, опять же из-за меня.
Сначала мне взбрело в голову вернуться. Я смутно помню, зачем. Может, чтобы набить лейтенанту морду. Может, чтобы выпросить на время армейский внедорожник. Но по пути энтузиазм мой иссяк. Нелегко, знаете, испытывать воодушевление, когда на тебе висят. А еще — лягаются. А еще — откручивают ухо. А еще — пучат глаза и тянут назад.
Поэтому
И вот мы сидим и дышим.
Дырчатая серая пена течет с севера на юг над нашими головами. На аэродроме включили радио. Урывками долетает музыка. Что-то военное, бравурное, со множеством духовых.
Рауль поворачивается ко мне и спрашивает, куда это я вдруг намылился. Лицо у него усеяно капельками пота. Волосы на лбу слиплись. Грудь ходит ходуном.
Я заверяю его, что уже никуда. Рауль, помедлив, осторожно кивает. Мы сходимся на том, что не стоит поддаваться спонтанным порывам.
Я и сам понимаю, что мчаться за вами, Элизабет, — это было глупое желание. Вы обещали мне вернуться — и вы вернулись. Значит, вы сами меня найдете, когда сочтете нужным. Просто…
Ох, знаете, когда вы улетали от нас, несмотря на запрет, я все-таки пришел вас проводить. Не мог по-другому. Метрах в пятидесяти от «колючки», опоясывающей ангары и узкую посадочную полосу, есть холмики. Небольшие. Там я и спрятался.
До последнего момента верил, что вы передумаете и останетесь. А еще мне казалось, что какой-то несерьезный у вас самолетик. Одномоторный. Легкий. Почти игрушечный. Даже когда он, подпрыгивая, побежал по бетонке, я был уверен, что ему не подняться в воздух.
Но он поднялся. Вместе с вами.
Перед тем как превратиться в точку и раствориться вдали, он сделал широкий круг над болотами. Словно прощаясь.
Я сказал: «До свидания, Элизабет!», и тут ваш самолетик качнул крыльями и мигнул огнями. И я заплакал. Конечно, не дело мужчины пускать слезу, но я не смог удержаться. Мне казалось, с вами навсегда улетает тонкая часть меня, та, что здесь, на болотах, зовется «оло» — душа. Так получилось, что я отдал ее вам. Так получилось, но теперь вы рядом, и мне легче…
Ну что, говорит мне потом Рауль, пойдем в деревню?
Я соглашаюсь. Я решаю, что в деревне меня легче найти, кого ни спросишь, каждый покажет, где живет семья Лобос. Если со стороны газопровода смотреть, то наша хибара третья. А по бокам от нее — Сагранья, Вальдесы и Отонотоми, если вы забыли.
Рубен, конечно, меня страхует, не верит, что я всерьез очухался, сопит напряженно за спиной. А вокруг болота цветут. Гнус вьется.
Знаете, Элизабет, наши болота только сначала кажутся жутким, богом забытым местом. Какой-нибудь недалекий европеец их красоты не поймет, сморщится от душной вони, а то и отвернется поскорей, а там и в Темиле поскачет, к отелям, к океанскому бризу поближе. Еще и трясучку нашу знаменитую вспомнит.
А вот я, Рауль, Хосе и Рубен идем и любуемся.
Вон мраморник зацвел, от него вода черная становится, с белыми прожилками, в два счета обмануться можно. Вон остролист рыжеет. Вон пузырится зыбун, по краям травка нежная, чуть светлее, чем в центре. Кустики кислицы, где потверже, трепещут мелким листом. Змейка нырнула. Жаба на кочке щеки раздувает.
А уж воздух ходит!
Он у нас на болотах разогретый, цветной. Где-то желтое марево стоит, где-то прозрачно-синее. Еще серое есть, мутное. И зеленое. Иногда будто в увеличительное стекло смотришь — дальние промоины вдруг рывком приближаются, и до мелкого жука-плавунца все разобрать можно. Правда, эффект долго не держится, пропадает.