Полдень XXI век, 2012 № 10
Шрифт:
Насчет «вот-вот» я, конечно, погорячился. Несколько столетий у нас еще явно в запасе. Флот супримов клетчи ползет где-то между нами и Центавром. Ползет обстоятельно, неспешно, тщательно просеивая пространство в поисках крупиц ресурсов, потребных тысяче странствующих миров в их долгом пути.
Наша система — желанный приз, призывный маяк в конце этапа их путешествия. Галакты не задержатся здесь надолго. Наши новые благодетели пробудут здесь ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы вычерпать систему досуха и напиться энергии Солнца. Потом они продолжат свой путь к центру Галактики — и возьмут нас с собой.
Кольцо, сложенное из миллиардов
Когда они решат непостижимые простым мертвым вопросы и путь будет продолжен, кольцо станет станиной межгалактического двигателя, который сорвет Землю с ее орбиты и увлечет в миллионнолетнее странствие в кавалькаде планет-скитальцев.
Человечество перешагнет одним махом все положенные стадии космического развития и вступит в свою Галактическую эру. Благо и выбора-то у него, человечества, особого нет. Да и ладно, пусть все за нас опять решили. Не надорвались ведь от бремени непосильного, от ига тяжкого. Нет никакого ига. Всего-то и надо, оказалось, — выбраться из колыбели, увидеть звезды…
И умереть.
Такие дела.
По крайней мере, в проекте, предоставленном нам клетчи, свято чтущих волю своих со-сюзеренов, все это выглядит именно так. С нашим ли участием, без него ли мультираса космопроходцев все равно пройдется по нашей маленькой Солнечной системе гигантской драгой, дробя планеты в атомарную пыль. Когда чужие уйдут, здесь останется только газопылевое облако, как много миллиардов лет тому назад.
Все вернется на круги своя.
Только нас здесь уже не будет.
Вместе с флотом мертвецов — старшими расами и сонмищем их приспешников помоложе — человечество двинется в путь длиной в миллионы лет. Эон за эоном будет течь время, и кто знает, что будет с Землей и теми, кто останется на ней за это время. Возможно, когда в удалении от Солнца замерзнет и выпадет снегом атмосфера, всем на Земле тоже придется умереть.
В этом нет ничего страшного.
Поверьте мне.
Славик вернулся от дока через час — я как раз разобрался с монтажом. Такой же подвижный, как и раньше — по крайней мере, на первый взгляд. Голова вот только сидит на плечах немного кривовато.
Я поманил его к себе и, когда он подлетел, поймал пальцами ворот его скафандра и оттянул. Стежки лежали абы как.
— Да ладно тебе, — Славик извернулся, оттолкнулся обеими ногами от моей груди и погасил ускорение импульсом заплечника метрах в десяти. — Не жениться ведь, верно?
— Нет, сынок, — ответил я. — Тут ты прав.
Грусти не было. Ну вот ни капельки.
Зачем грустить, если ты все равно не в силах повлиять на исход событий, которые находятся в воле существ, неизмеримо более древних и мудрых, чем ты когда-нибудь сможешь даже представить? Если ты занят любимым делом, а впереди у тебя самое прекрасное будущее, которое ты только мог вообразить? Весь мир, все звезды, вся Вселенная — все лежит перед тобой.
Вот оно. Дотянись и возьми.
И если разделить эту радость с тобой могут самые дорогие твоему остановившемуся сердцу существа — это ли не счастье?
Счастье длиною в вечность.
— Пойдем-ка со мной, сын, — сказал я, паркуя понтон к будущему борту нашей секции кольца. Десятки рук вцепились в его причальные скобы и сжались в мертвой хватке. Из плотного сплетения тел на меня, не мигая, смотрели
— Ловушки, папа? — спросил Славик.
— Ага, — откликнулся я. — Ловушки.
И отсалютовал стене о тысяче тысяч глаз, протянувшейся из бесконечности в бесконечность над маленькой голубой планетой, укрытой белоснежными одеялами облаков.
Я чувствовал молчаливое одобрение своих мертвецов.
Когда мы с сыном начали восхождение к недостроенным внешним палубам, я почувствовал короткое пожатие на правом запястье. Из массы тел на меня смотрело лицо, которое я не забуду никогда в смерти. Лицо, которое будет со мной даже тогда, когда планеты рассыплются в прах. Лицо, ради которого я буду здесь всегда.
Я посмотрел в ее некогда голубые глаза и улыбнулся ей из-за расколотого визора шлема.
Она улыбнулась мне в ответ.
Ад там, где сердце.
Навеки.
— Пап, ты скоро? — кричал откуда-то из-за крутого бока орбитального тора Славик, и я поспешил к нему, шагая по трупам.
Нас ждали звезды.
Борис Богданов
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ДЛЯ ПЕНСИОНЕРА
Пенсионер Дмитрий Васильевич приключений не любил. «Мне из приключений только и осталось — помереть, — говорил он иногда. — Однако торопиться не буду». Жил он один, расставшись с супругой давным-давно. Детей у них не случилось, но вовсе не это и не чья-то особенная склочность характера были причиной разрыва. Страсть была виновата, с детства пронесённая тяга Дмитрия Васильевича к фотокамерам. И не то что был он спец, но как задело его когда-то таинство появления изображения на пустой до поры бумаге, так и сидело занозой всю жизнь. Некоторые, попробовав пару раз, забрасывают купленную камеру на дальнюю полку, доставая иногда пощёлкать на день рождения или иной праздник. А Дмитрий Васильевич стал фанатиком.
Он млел от объективов. Его завораживал благородный пурпур просветлённой оптики, глубина и чистота больших, солидных линз. В них хотелось смотреть, заглядывая в чёрную бесконечность, любоваться движением лепестков диафрагмы. Держа в руках тяжёлый объектив, Дмитрий Васильевич чувствовал — вот вещь!
Жена, пока они ещё были вместе, пыталась отвоевать у сохнущих плёнок и фотографий место для стираного белья, но устала. Начавшийся развал страны и сгорающие деньги, бытовая неустроенность, нехватка необходимого и внезапные покупки супругом ненужного вконец измучили её. Однажды Вера Николаевна собралась и исчезла из жизни Дмитрия Васильевича, оставив в нём обиду и недоумение. Когда он понял свои ошибки, исправлять стало нечего.
Отстрадав и отметавшись, счастливо избежав утешения водкой, Дмитрий Васильевич отдался любимой страсти.
Ванная комната окончательно превратилась в лабораторию.
Квартиру заполнило разное, хоть чуть близкое фотоделу. Штативы и стойки, импульсные лампы, экраны и ширмы, фотоувеличители и фонари красного света. И конечно же, множество камер и объективов, старых и не очень, бывших в работе или распакованных единственный раз, сразу после покупки.
Книжные полки, заменив обычную для пожилого и не слишком образованного человека советскую макулатуру, оккупировали толстые справочники и пособия, некоторые — весьма ценные. На антресолях пылились пачки фотобумаг и коробки с реактивами, побуревшие кюветы, колбы и точные химические весы. Любовно собранное богатство, ставшее лишним с наступлением цифровой эры.