Полдень, XXI век (апрель 2012)
Шрифт:
– Что ему нужно?
– Не сказал. Будь с ним осторожен, темный он. Встречаться с такими лучше на людях, а лучше совсем не встречаться. Ну ладно, завтра утром еще забегу.
– Кто там? Завтрак? Да, заказывал, сейчас… Вы?? Что… что вам нужно?
– Успокоить вас. Завтрак будет, но чуть позже… Что это у вас такой бардак? Срочно отбываете? В среду, да? Но вам ведь еще к семье Туя, не забудьте в спешке… Это его трубка? И фигурка для сына… Я понимаю, вам трудно туда идти. Ну, давайте я отнесу, а вы напишите записку, что улетаете, соболезнуете и прочее.
– Нет. Мне ничего от вас не надо. И поставьте паре на место.
– Паре… помялась, поправить надо. Передача души от отца к сыну… А кстати, забыл сразу сказать, мы с вашим батюшкой сюда шли, но его
………………………………………………………………………………..
– Уже? Так быстро?
– Там нет отца, и он не приходил. Что это значит?
– По-моему, это значит, что его там не было. Да вы присядьте.
– Я… я не желаю с вами разговаривать! Я требую, чтобы вы немедленно ушли – или я позову охрану, и вас выведут!
– Даже так? Ну, что ж, не смею настаивать. Хотя что-то мне говорит, что мы с вами еще побеседуем. Я, может быть, не всё понимаю в каменном веке, но в этом веке кое-чего не понимаете вы. До встречи.
Вот, значит, как… Как на мышах «чистых генетических линий». Чтобы посмотреть, как быстро будут исчезать носители этих линий. А они ведь и сами исчезают, без вас. Их уже очень мало, и многие из них больны. Может быть, им суждено исчезнуть, раствориться в океане времени, оставив по себе в вечной памяти человечества лишь тайну проклятия каменных богов и письменность, столь загадочную, что мир не хочет расставаться с этой загадкой. Но кто знает, может быть, им и не суждено погибнуть, развеявшись, как прах над волнами, и ветер времени, тысячелетиями уносящий в океан их землю, перенесет их на другие острова и материки. Но ведь и тогда они растворятся в океане других народов. Их дети будут говорить на родном языке только дома, их внуки уже не будут его понимать. Слияние с окружением, утрата отличий – это «тепловая смерть» духа, прижизненное небытие… Что может их удержать на волнах океана времени? Что?
– Юстик, прив… В чем дело? Ты же ничего не сложил! Отель уже пуст, все уже улетели или сидят на аэродроме, здесь уже нет никого, в чем дело?!
– Здравствуй, папа…. Слушай, ты случайно не помнишь, откуда это:
«И заслушаюсь я, и умру от любви и печали, А иначе зачем на земле этой вечной живу?»– Ну, это что-то старинное, ну, забей в поиск – при чем это всё сейчас, Юра!.. Ты слышишь меня?
– Да… Нет, я думал, может, ты так… всплыло вдруг откуда-то… ну, не важно… Знаешь, как-то не спалось, залез в классические тексты позапрошлого века и прочел: «Мы ведь русские, братья этому народу, а стало быть, обязаны просветитьего. Нравственное-то, высшее-то что ему передадим, что разъясним и чем осветим эти “темные” души?» И потом: «Кто знает доброе, кто знает истинное слово жизни, тот должен, обязан сообщить его незнающему, блуждающему во тьме брату своему…» А дальше – поразительное совпадение! – про «низвержение идолов» и про отсутствие собственного достоинства… В общем… Папа, я… я остаюсь. Я никуда не полечу, останусь здесь и уйду в Зону. Я решил, мое место там.
– Юра… Юра, я тебя понимаю… Хету славная девушка, даже, в своем роде, замечательная, с большим чувством собственного достоинства и собственной значительности, но… Юра, она твоя пра-пра-пра-бабушка с бесконечным числом «пра-», между вами двадцать тысяч лет, Юра! Тебе кажется, что ты ее понимаешь, но она еще – часть природы, они еще не вышли из нее.
Когда цунами тут статуи их валило, из них же не погиб никто, заранее, за два дня на скалы залезли, и с пляжа смыло только туристов. Она часть окружающей ее среды, как… как деревья, птицы, звезды, рыбы… Вот, афалины – я в океанариум возил – дружелюбны, умны, способны к общению, всем нравятся, их сто лет уже изучают, но даже
– Она не афалина… В обществе пр клятых достоинство – печать проклятия. Да, конечно, это встреча цивилизаций, тот самый Контакт с другим разумом… – нет, с проторазумом, еще не отделившимся от чувств, сохранившим изначальную способность видеть вещи как они есть, видеть «первые лица вещей»… Рассогласование времен. Они еще невинны, а мы уже согрешили познанием. Мы дети своего времени, оно нам дорого: время – деньги, мы его экономим, рассчитываем, иногда теряем, слышим, как оно утекает, и потом стараемся наверстать… А они его не замечают, оно у них существует словно бы отдельно, они во времени – как их остров в океане, оно не течет, а вечно их окружает. Они – дети вечности… Я предлагал ей уйти из Зоны, ну, есть же реальная опасность заболеть, и вообще… Знаешь, что она ответила? «Я Уки-Уи-Хетуу, – ответила она. – Я из рода тех, кто в ночи собирает свет. Мы не бросаем своих прокаженных».
– А ты – ты вспомнил, из какого ты рода, из какой пр клятой страны? А я тебе напомню. Это недозрелая, недоделанная страна идущих, смотрящих и думающих назад. Они нажираются у своих вечных огней и потом ссут в них – и жгут в них тех, у кого в голове еще что-то осталось. Это страна недоразвитых умельцев: они мастерят из игрушек бомбы и подбрасывают в свои детские сады. Это страна недоношенных выродков: они вытаскивают из машины семью с малыми детьми и убивают – всех! – чтобы покататься! Это страна воров-идиотов, они крадут спасательные жилеты со своих кораблей, асфальт из своих дорог и будущее у своих детей. Это страна несчастных, пр клятых, не выросших детей. Ведь все эти чудовищные, вечно пьяные, скотски-жадные, зверски-недалекие убийцы – просто не воспитанные людьми дети, в которых не вложено человеческое: некому было, нечего было – и было не до них. И сейчас не до них, потому что их безумно, безудержно, бесконечно ворующие отцы, матери, правители и законодатели, лишенные любви, лишенные совести, лишенные желания добра, – такие же несчастные, пр клятые, не вошедшие в разум дети! И ты их бросишь? Нет, ты их не переделаешь и не воспитаешь – разве что одного-двух своих, и то не факт, – но как ты их бросишь? Как же ты будешь бриться по утрам – отводя глаза?
– Бороду отращу.
– Не ёрничай – я что, часто так с тобой говорю? Часто? Я ненавижу пафос, меня им кормили насильно; я предпочту – и предпочел – цинизм, но цинизмом можно только пробавляться, им нельзя прожить, понимаешь? Не дает цинизм хлеба насущного на день сей, не дает… И цинизм – не хлеб. Понимаешь?
– Мне кажется, ты споришь не со мной, а с кем-то, с кем не доспорил раньше. Ведь я понимаю…
– Понимаешь ты!.. Новые родственники появились? Новая верность, да? Замечательно! А потом будет еще более новая – как это нет? Обязательно! Где эти твои мексиканские индейцы – тольтеки, ольтеки?
– Ольмеки.
– Забыты?.. Верность одна, сын, она или есть, или нет.
– Знаешь, папа…
– Знаю! Знаю, я тут не пример. Я уехал… убежал, да! Между прочим, и для тебя, чтобы ты, чистый, честный, никого и ничего не предававший, мог сейчас усмехнуться – перед тем как предать!
– Я не усмехаюсь… И я никому не давал клятв верности.
– Давал!.. Не знаешь. Кровь твоя давала, душа твоя клялась… Не слышишь, молод. Но я – слышу, я знаю. Я, циник, предатель и чилийский гражданин. Но дела свои, как ты мог заметить, веду в России, хотя там труднее и риски больше. А я ведь тоже клятв не давал. Бумажку одну мерзкую подписал, но не в ней дело…
– Какую бумажку? Ты не рассказывал.
– Согласие сотрудничать с ГБ. Почему? Испугался. И было чего… Тебе знакомо чувство бессилия? Когда вся твоя жизнь – в чужих бесцеремонных руках, а ты ничего не можешь сделать, ничего!.. Надеюсь, что не знакомо.
– Так ты хочешь, чтобы я его испытал?
– Дур-рак!.. Эх, ты…
– Извини, я не хотел тебя обидеть.
– Не хотел, не хотел… А что ты хотел для меня? Я, вообще-то, в твои расчеты и высокие планы жертвенного служения хоть каким-нибудь бочком вписываюсь? Или как? У меня, видишь ли, идиотская привычка сложилась хоть в полгода раз тебя видеть. У меня, как на грех, больше-то никого нет…