Полдень, XXI век (апрель 2012)
Шрифт:
– Я сейчас… сейчас, – Жаб судорожно пытался что-то достать из своей сумки. Его била крупная дрожь.
Из разрезанного брюха оборотня лилась кровь. Перемазанный зелеными пятнами хищник стал более заметным на желтом песке и серых камнях. Он пригнулся, готовясь к новому прыжку. А до меча – далеко.
Не успеть.
– Ко мне, тварь! – закричал Жаб. – Ко мне! Я здесь!
Оборотень быстро повернул голову, раскрыл полупрозрачный изогнутый клюв и заклекотал. Жаб поднес трубку ко рту, дунул…
Игла с ядовитого куста вошла
– Ага! Вот тебе! Получай! – завопил Жаб, вставляя дрожащими пальцами в трубку следующую иглу.
«Оборотни никогда не охотятся в одиночку…»
Песок неподалеку взорвался двумя фонтанами. Хищники почувствовали добычу.
И кровь.
– Быстрей, к птице! – я подхватил меч и потянул Жаба за собой, схватившись за его сумку.
Жаб на мгновение задержался и дунул из трубки в ближайшего оборотня. Промахнулся – игла воткнулась в мягкий песок, по которому так трудно было бежать. Но мы успели. Мы протиснулись в приоткрытую дверцу – сначала Жаб, потом я. Один из оборотней прыгнул следом, ударился о толстое стекло и начал сползать вниз. Но не смог зацепиться, задние лапы на мгновение повисли в воздухе, открыв мягкий живот…
Мой меч вошел почти без сопротивления, пробив прозрачное тело. Оборотень свалился на песок.
– Так его! Так! Хр-р-ра!
Я захлопнул дверцу, оградив нас от опасного мира.
Оставшийся оборотень еще долго ходил вокруг, клекотал и рыл лапами песок. Иногда он бросался на стекло, и тогда Жаб испуганно вздрагивал. Наконец оборотень растерзал мертвого соплеменника и ушел.
Мы остались в стеклянной голове птицы. В «кабине!» – пришло в голову забытое слово. В кресле пилота сидел давно умерший человек. Прочная серебристая одежда полностью закрывала мертвое тело. К жесткому воротнику крепился шлем. Мертвец смотрел на нас сквозь стекло высохшими глазами.
Кажется, когда-то я тоже носил такую форму.
– Сколько здесь всего разного! – восторженно сказал Жаб и принялся изучать вещи внутри кабины.
Я провел рукой по шлему, потом дотронулся до мертвой руки. Пальцы с хрустом разжались, и на пол упал тяжелый металлический цилиндр. Я поднял его. Цилиндр приятно холодил руку. Наверху торчала красная круглая… «кнопка». Большой палец удобно на нее лег. Под кнопкой – диск-счетчик, с нанесенными метками; если его повернуть…
– Смотри, – воскликнул Жаб, ощупывающий панель управления, – а вот тут еще горит огонек! Вот здесь, под этой кругляшкой. Написано по вашему: «Включить Абсолют». Ничего не понятно, но очень интересно! Ой! Оно надавилось!
В кабине раздался хрип, треск, а затем сквозь шум мы услышали далекий голос: «Бродяга, это ты? Я жду тебя…»
И в кабине наступила тишина.
Я раздумал нажимать на красную кнопку, осторожно убрал палец. В голову пришли огромные оплавленные воронки на равнине…
«Взрывчатка», – вспомнил я знакомое, но давно забытое слово.
Вскоре
Солнце скатилось к горизонту, равнина покраснела в предзакатных лучах.
Зеленокожий почему-то отстал.
– Жаб! – позвал я. – Что с тобой? Что случилось?
Жаб неподвижно сидел на земле. Я подбежал.
– Чего ты? Вставай!
Жаб поднял на меня глаза. В них отражались розовые солнечные огоньки. Со спины зеленокожего на землю скатился большой комок.
– Это… вся… память, – с трудом проговорил жаб. – Все… что я помнил.
– Жаб, что с тобой! – я хотел схватить друга за плечи, потрясти, чтобы тот пришел в себя, но вспомнил про яд.
– Она будет красивая… – глаза Жаба закрылись, но он с усилием разлепил веки. – Самая красивая, правда?
– Кто?!
– Женщина из моего племени. Пусть она будет самая красивая… И мои дети… тоже… Самые умные.
Ослабевшей рукой Жаб достал из сумки увядший цветок и воткнул в зеленый сгусток.
– Это… ей. Подарок.
Сгусток отрастил щупальца и пополз – медленно, не так, как юркие ночные снобеги.
– Жаб… – тихо произнес я. – Он не вернется назад, да? Никогда?
– У женщин нет снобегов… Если они сами рожают детей, то дети – пустышки… Без памяти… Нужна память. Нужна красота мира…
– Ты отдал свою память будущим детям?
– Да.
– И они будут помнить все, что собрал ты?
– Да… Бродяга… А мои предки уже встречали тебя… Я помню…
Жаб тяжело и судорожно втянул в себя воздух.
– Мы… живем мало… Но интересно, – он попытался улыбнуться.
Я схватил его за плечи – к черту яд!
– Она будет красивая… – прошептал Жаб. – Ты же знаешь, что рыба плывет весной умирать после нереста? А ты дойди, куда шел… Пожалуйста.
И закрыл глаза.
Я не знаю, как зеленокожие хоронят своих соплеменников. Я похоронил Жаба по-человечески, выкопав могилу и завалив ее камнями.
Здесь, в горах, не горели радуги. Над головой – серое пустое небо. Холодный весенний ветер гулял среди острых камней. Между двумя скалами пролегала древняя дорога – гладкие плиты, полузасыпанные песком. Плиты вгрызались в землю на расстоянии друг от друга, и казалось, что среди гор змеится пунктирная линия – знак запретного числа.
Наверху, между скалами, замер огромный стальной механизм. Мертвый, как та птица на равнине. И одновременно живой. Потому что, когда я дотронулся до ледяного брюха, то ощутил, как мелко дрожит под рукой металл.
Прибор на руке трещал не переставая. А красная стрелка потухла.
В брюхе механизма открылась незаметная дверь, за которой клубилась тьма. Я пришел. Я успел до Очищения.
Меня ждали.
– Кто здесь? – спросил Бродяга.
– Я, – ответили из темноты.