Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади
Шрифт:
Была ли у нас договоренность о встрече на Красной площади? Я обращаюсь к этому вопросу, хотя такая договоренность и не может вменяться в вину по данной статье.
Прокурор считает, что показания свидетелей подтверждают «преступный сговор». На этот счет не имеется свидетельских показаний. Из нас же никто не подтверждает сговора и не отрицает – мы просто отказываемся давать показания. Лгать мы не пытались, а говорить об этом для каждого означало бы говорить о других людях, чего никто из нас не желает.
Отвечая на вопрос, был ли это сговор или случайное совпадение, Литвинов привел
Еще раз указываю, что я выразила бы свой протест и в том случае, если бы я была одна.
Считаю, что я ответила на все пункты обвинения по ст. 190-1 и 190-3.
О ссылке на ст. 125 Конституции СССР. Я тоже знаю Конституцию. Приводя отдельные статьи Конституции, прокурор упрекал нас в невыполнении статьи 112. Мне известны статьи не только о наших правах, но и об обязанностях. Свои трудовые обязанности я старалась исполнять добросовестно. Прокурор напомнил Литвинову о второй части статьи 125 Конституции, утверждая, что свобода демонстраций гарантируется только тогда, когда демонстрация направлена на укрепление социалистического строя. Я эту статью понимаю так: свободы гарантируются в целях укрепления социалистического строя и в интересах трудящихся СССР. Последнее: сроки наказания, предложенные прокурором. Безусловно, ссылка – более мягкий вид наказания, чем лагерь. Однако обращаю внимание суда на то, что статьи 190-1 и 190-3 предусматривают лишение свободы максимум на три года. Ссылка, правда, неполное лишение, ограничение свободы, но предложенные сроки начинаются с трех лет. Четыре года больше, чем три, тем более пять лет больше трех. Эта мера оказывается более жесткой, в то время как сама статья предусматривает и более мягкие виды наказания. Тем более что наказание этим не исчерпывается, поскольку впоследствии это означает весьма ограниченную свободу передвижения, невозможность свободного выбора места жительства, невозможность заниматься определенными видами работ и т. д.
Для себя я не прошу ни о чем. Прошу обратить внимание суда на вопрос о мере наказания для Делоне.
Судья: У каждого подсудимого есть свой адвокат, говорите о себе.
Богораз: Хорошо. Последнее к обсуждению вопроса о мере наказания: я по-прежнему считаю, что для какого бы то ни было уголовного преследования по ст. 190-1 и 190-3 моя вина не доказана, и поэтому прошу оправдательного приговора.
22 часа 45 мин. Конец второго дня
11 октября 1968 года, 10.00
Суд предоставляет подсудимым последнее слово.
Последнее слово Ларисы Богораз
Сначала я вынуждена заявить нечто, к моему последнему слову
В последнем слове я не имею возможности и не намерена – здесь и сейчас – обосновывать свою точку зрения по чехословацкому вопросу. Буду говорить только о мотивах своих действий. Почему я, «будучи несогласна с решением КПСС и советского правительства о вводе войск в ЧССР», не только подала заявление об этом в своем институте, но и вышла на демонстрацию на Красную площадь?
Судья: Не говорите о своих убеждениях. Не выходите за рамки судебного разбирательства.
Богораз: Я не выхожу за рамки судебного разбирательства. Был такой вопрос у прокурора. В ходе судебного разбирательства был поставлен вопрос о мотивах, и я имею право остановиться на этом. Мой поступок не был импульсивным. Я действовала обдуманно, полностью отдавая себе отчет в последствиях своего поступка.
Я люблю жизнь и ценю свободу, и я понимала, что рискую своей свободой, и не хотела бы ее потерять.
Я не считаю себя общественным деятелем. Общественная жизнь – для меня далеко не самая важная и интересная сторона жизни. Тем более политическая жизнь. Чтобы мне решиться на демонстрацию, мне пришлось преодолеть свою инертность, свою неприязнь к публичности.
Я предпочла бы поступить не так. Я предпочла бы поддержать моих единомышленников – известных людей. Известных своей профессией или по своему положению в обществе. Я предпочла бы присоединить свой безымянный голос к протесту этих людей. Таких людей в нашей стране не нашлось. Но ведь мои убеждения от этого не изменились.
Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать. Для меня промолчать – значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю. Промолчать – значило для меня солгать. Я не считаю свой образ действий единственно правильным, но для меня это было единственно возможным решением.
Для меня мало было знать, что нет моего голоса «за», – для меня было важно, что не будет моего голоса «против».
Именно митинги, радио, сообщения в прессе о всеобщей поддержке побудили меня сказать: я против, я не согласна. Если бы я этого не сделала, я считала бы себя ответственной за эти действия правительства, точно так же, как на всех взрослых гражданах нашей страны лежит ответственность за все действия нашего правительства, точно так же, как на весь наш народ ложится ответственность за сталинско-бериевские лагеря, за смертные приговоры, за…
Прокурор: Подсудимая выходит за рамки обвинительного заключения.
Она не вправе говорить о действиях советского правительства, советского народа. Если это повторится, я прошу лишить подсудимую Богораз последнего слова. Суд имеет на это право по закону.
Адвокат Каминская: Происходит некоторое недопонимание того, что говорит Богораз. Она говорит о мотивах своих действий. Когда в совещательной комнате суд будет принимать решение, он должен будет учитывать эти мотивы, и вы должны их выслушать.