Поле Куликово
Шрифт:
Дозорный остановился, поднял руку, покачал плетью. Авдул слегка наклонил пику, уколол шпорами жеребца, поскакал вперёд. Отряд не отставал.
Заросли кончались, тропа бежала через поле, у его конца в лучах полуденного солнца сверкало озеро, оправленное в зелень дубовой рощи. Деревья полукружьем обступали озеро, и к роще жалась деревня из трёх дворов. Домишки под дерновыми крышами съёжились, вплотную к жилью примыкали дворы для скота, крытые прошлогодней соломой. Поле травы по эту сторону озера пересекала полоса ржи, сжатая наполовину. Четыре женщины в белых рубашках, не разгибаясь, работали серпами, вязали снопы, составляли их в суслоны. У края жнивы, на гумне, двое мужиков молотили хлеб, оба с непокрытыми головами, в распущенных белых рубахах и коротких портках. Вскидываясь, поблёскивали на солнце молотильные цепы, били по выгоревшим снопам. "А-хх!" - стегал чернобородый плечистый мужичина. "Ах-гу!" - отзывался своим цепом белобородый мужичок. Ветер трепал волосы молотильщиков, подхватывал пыльцу и остья, летящие с колосьев, крутил и уносил в поле, а цепы били и били, не уставая. Иному их труд, вероятно, показался бы красивым, но только не воину-степняку
Авдул наклонил копьё с клочком синей материи, требуя приготовиться к нападению. Он не подумал, что за деревня перед ним: "ничейная", каких немало на краю Дикого Поля, или она принадлежит союзнику Мамая рязанскому князю Олегу, - всё, что оказывается в полосе движения Орды, принадлежит её воинам и правителю.
Воины следили за начальником, опустив копья и подняв плети. Он был степняком и чувствовал их удивление перед осёдлой жизнью. Вот стоят дома, растёт хлеб, ходят люди, коровы, лошади... Как же этого не сломать, не порушить, не побить, не похватать себе, не увезти в свою юрту, если это - доступно?.. В кочевой курень без боя не проникнуть никому чужому, а тут добро само в руки просится... Он сдерживал воинов, подогревая нетерпение дорваться до горки ржи, которая наполнит турсуки и послужит кормом для лошадей в долгом походе, до горячего хлеба в деревенских печах, перебродившего мёда и браги в погребах, до пышногрудых пленниц. Наверняка найдутся в деревне жеребята и тёлки, тогда отдохнут челюсти всадников от кислой круты и вяленой конины, которыми питаются они, находясь в дозорном отряде. Авдул трижды качнул копьём, указывая на жниц в поле, на гумно и на деревню. Отряд двинулся, разделившись на группы: трое повернули коней на избы, трое устремились к женщинам, четверо кинулись на молотильщиков... Жеребец от удара плети вынес сотника на поле из зарослей, степняки завизжали, и Авдул увидел - словно крупные бабочки порхнули от груды намолоченного зерна: это полуголые дети спешили спрятаться в стоящей поодаль риге. Лишь загорелый карапуз остался на гумне, перебирая ручками и ножками, полез на ворох. Чернобородый мужик бросил цеп, схватил ребёнка, завертелся, не зная, куда бежать, но белобородый, размахивая цепом, что-то закричал, и чернобородый бросил малыша на кучу ржи, кинулся назад, к недомолоченному снопу. Дозорный воин обогнал сотника, мелькнуло в воздухе его копьё, но рус упал на четвереньки, и копьё до середины вошло в горку ржи, на которую, то и дело скатываясь, пытался вползти мальчишка. Дозорный проскочил, второй воин вскинул над чернобородым сверкающий полумесяц. Авдул обернулся к старику; тот, крутя цепом, отступал к риге, один из всадников приблизился, и щит с грохотом вылетел из рук от удара, воин едва удержался в седле. Авдул усмехнулся: впредь будешь умнее, болван! Он натянул тетиву, стрела ударила в кадык старика, его тело обмякло, цеп выпал из рук, и он свалился под копыта, хрипя и истекая кровью. Авдул оборотился - глянуть на зарубленного руса - и оторопел: лошадь, роняя кровавую пену с раздробленного храпа, оседала на задние ноги, опрокидывалась со всадником, вторая рвалась с привязи, заваливая раненую на спину, а чернобородый, крутя над головой молотилом, поднимался на ноги. Заводная лошадь оборвала повод, и воин успел соскочить с убитой, вскинул меч, но цеп, сверкнув полукружьем, опустился на его шлем, и шлем вошёл в плечи с лицом, отвислые усы подскочили, распрямились, оказались на месте бровей, из-под них брызнула мозговая кашица... Ударом копья Авдул выбил стрелу из рук ближнего воина, сорвал с пояса аркан. Смерть от стрелы была бы теперь для чернобородого милостью. Аркан лёг точно, мужик рванулся, пытаясь сбросить волосяную верёвку, но Авдул хлестнул коня, и пленник рухнул, поволокся по жнивью. Авдул заворотил коня, подтащил мужика к вороху ржи, крючком копья зацепил рубашку полуживого от испуга мальчишки, подволок ближе, поднял на седло.
– Смотри, ты, русская собака!
– крикнул чернобородому, который ворочался на земле, глотая пыль и остья.
– Смотри - так будет со всем твоим родом!
Он опрокинул мальчишку спиной на луку седла, уперев руки в детскую грудь и пах, начал переламывать. Мальчишка закричал и смолк - было слышно, как хрупнул позвоночник. Чернобородый с рёвом привстал и свалился под ударом булавы, Авдул отбросил тело ребёнка, оно ударилось о землю и подскочило. Сотник начал следить, как двое всадников вязали заарканенных женщин, а третий гонялся по полю за простоволосой девушкой, настигая её. Третья группа всадников рысила к деревне.
– Ма-а-амынька!..
Из риги выскочила девочка лет десяти и, крича, бросилась в поле, алая ленточка трепетала в её волосах. Дозорный воин, рассёдлывавший убитую лошадь, оставил своё занятие, поднял чёрный лук, и Авдул краем глаза проследил за бегом маленькой двуногой дичи.
– Ма-а-амы...
Свистнула чёрная стрела, но мгновением раньше девчонка споткнулась на меже, и стрела сбила пух с кустика осота. Сотник вздыбил жеребца, развернул в сторону опозорившегося стрелка, достал его полуголую спину плетью. Багровый рубец вспух между лопатками, воин чуть сгорбился, вырвал вторую стрелу, торопясь загладить промах. Какая всё же удобная цель - белая рубашонка и головка с алой лентой, мелькающие над жнивьём, - не то, что скачущий степью сайгак или пролетающий гусь.
Подобие улыбки прошло по лицу стрелка, когда белый комок свернулся на краю сжатого поля, в примятой траве.
– Мамынька-аа!..
Вторая девчонка,
– Муса, у тебя сегодня хорошая охота - матёрый волк и две маленькие урусутские волчицы. Да не промахнись ещё раз - одним ударом плети не отделаешься.
Муса осклабился, поднял лук и выронил его, запрокинув голову, - красная оперённая стрела, пробив стальную пластинку и буйволиную кожу шлема, торчала в его виске, отточенное жало вышло через глаз, и глаз вылез из орбиты. До того, как Муса рухнул на солому, Авдул оборотился вместе с конём, и только быстрота спасла его: вторая красная стрела цвиркнула по нагруднику из арабской стали и застряла в чешуе защитной рубахи. От удара сотника качнуло в седле.
Двое всадников крутились у края зарослей терна, там, откуда выехал отряд Авдула. Вероятно, за ними вот-вот появятся другие. Нет, это - не степняки: остроконечные удлинённые шлемы, кольчатые рубашки, красные округлые щиты выдавали русских. Авдул заслонился щитом, окинул взором поле. Воины, что ловили женщин, во весь опор мчались к своему начальнику, другие достигли деревни, они пока не заметили опасность. Авдул, заставляя коня танцевать, выхватил из колчана голубую сигнальную стрелу с особым, "поющим" устройством и послал в небо; вибрирующий свист полетел к деревне, всадники осадили коней и помчались назад галопом.
Русских стало пятеро, когда трое ордынцев присоединились к группе Авдула. Пятеро против пяти. Русские видели, что к врагам спешит помощь, и всё-таки развернулись в цепь, опустили копья, забрала и стрелки шлемов, рысью двинулись вперёд. Может, где-то у них таилась засада, но вряд ли их вместе больше десятка. Авдул понимал: перед ним такая же разведка, какую ведёт он.
Авдул усвоил тактику лёгкой конницы, испытанную веками. Сейчас бы удариться в бега, показать спину врагу - пусть русы кинутся преследовать, распалятся от преждевременного торжества, обнаружат свою засаду - ведь и она не утерпит, кинется за бегущим противником, - а когда растянутся в погоне, поворотить коней, ошарашить встречным ударом, смять, перебить по одному, оставив пару "языков". Но ненависть захлёстывала сотника, едва вспоминались спины ордынцев, бегущих по холмам у Вожи, и русские копья, вонзающиеся в эти спины. Нет, он своей спины врагу не покажет.
По знаку его руки воины выпустили стрелы, Авдул наклонил копьё, вонзая шпоры в бока жеребца.
– Хур-ра-гх! Р-ра-а-а...
Боевой клич побеждающих пронёсся над полем, и в сердце Авдула вскипела ярость всех его предков, топтавших своими конями чужие страны - от берегов Великого океана в краю зари до лазурных морей в краю заката. Он видел, как один из русских воинов, поражённый стрелой в лицо, раскинув руки, сползал с седла, и смерть врага наполнила его торжеством, предвкушением победы, которая начинается здесь, на поле, в столкновении сторожевых отрядов, и будет продолжаться, пока кони Орды топчут землю... Он сразу наметил себе противника - плечистого русского боярина в светлом посеребрённом шлеме, в длинной кольчуге со сверкающим зерцалом на груди, украшенным узорчатой насечкой в виде креста. Взглядом хищника выбрал точку между краем красного щита и бедром боярина, предвкушая удар и ход копья сквозь тело, боль и ужас в глазах врага, когда он, опрокидываясь, понимает, что уже убит. Авдул знал толк в поединках. На состязаниях конных батыров редкие смельчаки решались становиться против него, а там ведь бились тупыми копьями...
Оставалось три лошадиных корпуса до врага, когда у Авдула мелькнула мысль, что боярина убивать нельзя, его надо взять живым - ведь он командует разведкой русов, - а такого "языка" ждёт повелитель. Копьё сотника вскинулось на высоту вражеского плеча, прикрытого щитом, - от прямого удара пики не спасают щиты и стальные наплечники, - Авдул перехватил взгляд русского из прорези забрала, и его словно ударили в лицо. Боярин сделал то же, что и Авдул, - упал вбок, за гриву коня, остриё пики пробило воздух, русский вырос рядом на стременах, громадный, сверкающий бронёй, его рука в стальной перчатке взметнулась, Авдул бросил навстречу ей наклонённый щит, ударом щит сорвало с ременной наручи, копьё прошло сквозь него по согнутому локтю сотника, он едва отразил, отбросил его со щитом и в своей железной одежде почувствовал себя голым. Красный щит и горящие ненавистью глаза кинулись к нему. Авдул бросил жеребца в сторону, выпустил из рук пику, бесполезную в ближнем бою, вырвал из ножен кривой меч, способный рассечь лошадь, отбил вражескую саблю и обрушился на противника. Сбоку, прикрываясь разрубленным щитом, отбивался от двух русских всадников его телохранитель, другой воин лежал ничком в траве, пригвождённый к щиту сулицей; кричала раненая лошадь, какие-то всадники рубились в отдалении, и к ним, размахивая длинными топорами, скакали на косматых лошадях двое мужиков в белых рубахах.
Авдул вертел конём, нападал на врага со всех сторон, но тот, едва поворачивая рослого рыжего жеребца, отмахивал удары, искры сыпались от клинков, глаза из стальной прорези в упор жгли сотника. Уже ничего не видя, кроме этих глаз, Авдул завыл, вздыбил степняка, направил его на рыжего скакуна, поднялся на стременах во весь рост, готовый развалить всадника пополам, и тут молния поразила его в стальной шлем, загремели его доспехи от удара о землю, мышастый жеребец взбрыкнул задом, уносясь в поле, равнина накренилась, и это помогло ему вскочить... Меч остался в руке, ветер освежил бритую потную голову... "Кто упадёт с лошади, каким образом будет иметь возможность встать и сражаться?
– заговорил в нём голос Повелителя сильных.
– А если и встанет, то пеший, каким образом, пойдёт под конного и выйдет победителем?" Ненавидя себя за мгновенный страх, с налитыми кровью глазами Авдул пошёл на русского витязя. И видел в траве, за длинным хвостом рыжего скакуна, обезглавленное тело своего телохранителя. Двое его всадников, пригнувшись к гривам лошадей, уносились через поле, преследуемые тройкой русских, других он не видел, но за спиной не слышалось звона мечей, значит, порублены или тоже бежали.