Полет бабочек
Шрифт:
— Иногда я испытываю сильнейшее чувство вины из-за того, что убиваю их.
— Но зачем тогда убивать?
— Позвольте мне сказать вам кое-что, мистер Сантос, — вмешался Джордж, — вы же сами заплатили за все это. А вы не чувствуете себя виноватым?
— Но я — ханжа, мистер Сибел, и открыто признаюсь в этом! И как бы то ни было, я не люблю животных. Я разве что поесть их люблю, но вообще-то считаю, что от них в лучшем случае одни неприятности, а насекомых и вовсе терпеть не могу. Но вы… я слышал, вы утверждали, что любите ваших драгоценных муравьев и жучков. А вы, мистер Эдгар, — ваших бабочек.
Томас тщательно взвешивал свой ответ. Сантос поднял тему, о которой он всегда старался не думать. И он знал, что сейчас все испортит.
—
В этот момент ему послышалось сопение со стороны Джорджа.
— …Как ученых, — повторил он, на этот раз громче, — изумиться работе Господа и изучить ее. То есть мне хотелось бы сказать, что эти создания бывают такими замысловатыми, с мельчайшими и точнейшими деталями — ни одной машине не справиться с подобной сложной задачей…
— Да-да, мистер Эдгар, не сомневаюсь, все очень замечательно, но, боюсь, вы меня не убедили.
Сантос немного отстал, чтобы продолжить разговор с Джорджем, а Томас, у которого бешено колотилось сердце и горело лицо, ускорил шаг, расстроенный.
Настало самое жаркое время дня, и Томас вспомнил слова Сантоса о том, что гигантские бабочки появляются вечером, когда становится прохладно. Он довольствовался тем, что после обеда составлял каталог и читал.
Клара и Джон оставались все это время вблизи лагеря, и Джон, казалось, был больше сосредоточен на том, чтобы преподавать Кларе уроки ботаники, а не собирать образцы. Они сидели бок о бок в тени, разложив перед собой груды листьев, которые срисовывали к себе в тетради, раскрашивали и делали пометки. Хоть Томас по-прежнему избегал встреч с Кларой, он поневоле слегка позавидовал тому, с какой легкостью эти двое общались друг с другом. Он понимал, что, если бы не то, что произошло между ними, — у него язык не поворачивался признаться, что это было, даже самому себе, — он тоже мог бы свободно чувствовать себя рядом с ней, занимать ее беседой, поскольку она казалась яркой и умной женщиной.
Когда солнце начало клониться к закату, Томас предпринял еще одну вылазку в лес, взяв с собой Эрни, — не решаясь ходить одному по пока еще незнакомым тропинкам. Он дергал головой на каждое движение в лесу, но это были либо обезьяны, прибегавшие на них посмотреть, либо грузные птицы, скакавшие с ветки на ветку. Других бабочек тоже не было видно — все они прятались в укрытия к наступлению ночи. И хотя небо, все еще синее, проглядывало сквозь верхушки деревьев, свет уже не проникал сквозь листву. Пора поворачивать назад.
— Не двигайся, — сказал Эрни, шедший сзади.
Томас остановился, отметив про себя серьезность тона Эрни.
— Что такое? — шепотом спросил Томас, но в ответе он уже не нуждался.
Впереди на тропинке стоял огромный черный зверь, едва различимый среди темных деревьев. Он завидел их, но любопытство в его взгляде уступало место подозрительности. Уши стали прижиматься к голове, а лапы согнулись, когда он припал к земле. Зверь готовился к прыжку, если бы это потребовалось.
— Я смогу в него попасть отсюда, — сказал Эрни еле слышно за его спиной.
Томас медленно повернул голову, боясь того, что увидит сейчас. Конечно же, у Эрни было ружье, и он уже готовился выстрелить. Забыв о предупреждении не двигаться, Томас схватился за дуло ружья и толкнул его вверх, как раз когда Эрни нажал на курок. Звук выстрела оглушил их.
— Что ты делаешь? — закричал Эрни, но Томас уже обернулся, чтобы взглянуть на ягуара.
К счастью, тот развернулся и огромными прыжками умчался от них прочь, почти бесшумно касаясь земли. У Томаса в ушах звенело от выстрела ружья.
— Идиот, — сказал он.
Его руки тряслись, и теперь, когда опасность миновала, он почувствовал, как застывшая кровь снова потекла по венам.
— Стрелять в такое прекрасное существо, как это, — ты что, спятил? К тому же дробью. Дробью, Эрни. Ты бы только ранил его, и он бы просто рассвирепел. Повезло еще, что он голову тебе не оторвал!
Эрни
— Ты прав, старина, — выдавил он наконец, — Ну надо же, как ты меня отчитал!
Он смотрел на Томаса по-новому — с уважением, и Томас понял, что он не потерял головы, тогда как Эрни запаниковал. Отныне джунгли стали частью его самого.
Той ночью Томас лежал в своем гамаке и представлял себе ягуара. Тогда он смотрел ему прямо в глаза, и Томас чувствовал, что зверь вглядывается в самую глубину его души. На обратном пути в лагерь Эрни расточал ему похвалы, и Томасу даже показалось, что он стал чуточку выше. Но несмотря на эмоциональное возбуждение, разочарование угнетало его. Бабочки нет. Сама мысль о том, что бабочка появляется на закате солнца, теперь казалась нелепой, и он убедился в том, что Сантос ошибается в этом вопросе. Нужно терпение. Он должен продолжать поиски, и, когда настанет время, бабочка явится ему.
Прошла неделя, и, хотя Томас так и не встретил свою бабочку, он поймал приличное количество других видов. Правда, улов этот не представлял собой такого изобилия, как в Белеме, но все же здесь дела у них пошли чуть лучше, чем во время их пребывания в Манаусе. Он заметил, что, когда любой из них вспоминает Белем, в голосе неизменно прорываются нотки ностальгии, и ему вдруг стало ясно, что все они, включая его самого, воспринимали жизнь в том месте как нечто само собой разумеющееся. Все казалось необычным и волновало кровь, к тому же у них всегда было вдоволь еды, их окружали богатая природа и дружелюбные люди. Жизнь была такой приятной и легкой, насколько это вообще возможно. Ему очень не хватает этих дружеских разговоров на веранде уютного дома, когда крошечные колибри и мохнатые пчелы с жужжанием перелетали с цветка на цветок, а местные девушки окликали их и приветственно махали руками. Он даже соскучился по тем мальчишкам, которых Джордж нанял для сбора материалов, — по их белозубым улыбкам и звонкому смеху. Сейчас он вынужден признаться самому себе, что присутствие Сантоса держит его в постоянном напряжении. Ему приходится все время следить за своими манерами, а Сантос то и дело втягивает его в жаркие дискуссии, для участия в которых у него не хватает знаний. Что же касается Клары… это так утомительно — избегать ее.
Сантос ревностно соблюдал часы чаепитии — в одиннадцать утра и в четыре после полудня; и неважно, находились ли они в это время в лагере, укрываясь от дождя, или бродили по джунглям. Мануэлю было предписано разжигать костер, чтобы вскипятить чайник, и с огромными предосторожностями доставать драгоценный фарфор. Участники экспедиции в знак признательности пили чай вместе с ним, и Сантос использовал эту возможность, чтобы занять их беседами об искусстве и философии; особенно ему нравилось говорить об английских поэтах. Томас обычно сидел и наблюдал за ним: как балансирует блюдце на отведенном в сторону пальце, как элегантно он подносит чашку к губам, как блестят от чая его гигантские усы. Сантос декламировал стихи, а Джордж подхватывал с сияющим лицом, читая вслух «Оду греческой вазе» [8] или «Кубла Хан» [9] . Затем эти двое пускались в рассуждения о поэтах, их жизни и творчестве, тогда как Томас и Джон просто слушали, а Эрни шаркал ногами, подавляя зевоту. Сантосу больше всего нравился Уильям Блейк. Он называл его провидцем. Томас читал Блейка в школе, но преподаватели считали его пророческие произведения слишком сомнительными, чтобы их изучать.
8
Стихотворение Джона Китса (1795–1821).
9
Стихотворение Сэмюэля Тэйлора Кольриджа (1772–1834).