Полет на месте. Книга 1
Шрифт:
"Ты читал новеллу По "Убийство на улице Морг"?"
Тогда я ее еще не читал.
Улло объяснил: "Ну там, на пятом этаже дома, происходит убийство. При запертых дверях, но с распахнутым окном. Никаких следов на стене дома или на земле под окном не обнаруживают. Сообразительный французский детектив находит единственное решение и доказывает: убийца выбрался из комнаты с помощью громоотвода, стоявшего во дворе в трех или четырех метрах от окна. Следовательно, совершивший прыжок из окна пятого этажа на громоотвод не мог быть человеком. Это должна была быть человекообразная обезьяна".
Улло
И вообще, объяснял Улло с оживлением, реальность, конечно, тот сор, из которого рождается стихотворение, но в то же время стих - насильник. Par excellence. И та реальность, которая входит в понятие "гравитация". Потому что под ее натиском образовалось привычное направление писать стихотворение сверху вниз! Развязка, катарсис, вершина могут находиться только в гравитационном поле. То же самое, добавил Улло, подчеркивает магическая связь чисел восемнадцать и шесть - восемнадцать строф в шесть строк. Когда я спросил, что это за связь, он рассеянно посмотрел на меня:
"Мне не хочется сейчас объяснять..."
А я в данном случае должен объяснить кое-что в стихотворчестве Улло, насколько я об этом осведомлен.
Четыре или пять сонетов с абсолютно отточенными рифмами. И с дюжину стихов, очень напряженных по форме, в смысле рифмы и ритма, с размахом, стихов, состоящих из очень сложных строф. Наконец, я видел три-четыре эпических отрывка в стихах с чередующейся длиной строк. Один из них напомнил мне начало "Оберона" Виланда. Но это фрагменты, и они могли - будь поэтические экскурсы Уку Мазинга тогда уже и известны читателям - некоей чертой, подобием сна, отшлифованной до блеска, напомнить их. Несмотря на весьма не религиозный подход тогдашнего и более позднего Улло к миру.
Стихотворений, вышедших из-под пера Улло, у меня сейчас всего два. Одно на тему флага, об этом речь впереди, и "Минаретная песнь". Текст, который я прочитал в первый раз тем же вечером. Тот самый, сейчас пожелтевший листок. Под влиянием случайности и противоречивых чувств, ностальгии и пиетета, несомненно, из удивления сохраненный мною. На листке стихотворение изображено машинописным шрифтом, теперь слегка поблекшим, в виде пагоды. Оно перед нами:
Однажды в час багряного рассвета
взошел на крышу минарета,
не зная страха,
на исходе лета
Аллаха
славить
молодой мулла.
Но не успел еще пропеть и бейта,
услышал голос дивный чей-то,
он звал, он реял,
нежный, точно флейта,
где ветер
веял
и клубилась мгла.
И юноша, забыв святую Мекку
(как то бывает
страдал ужасно,
звал свою Ребекку,
и властно,
страстно
речь его текла.
Господь, на вышнем троне восседая,
разгневался - и тотчас стая
летучих молний,
всё с пути сметая,
лавиной
длинной
на землю сошла.
Смерть, смерть ему! Где смерть с колючим жалом?
Пронзи его своим кинжалом!
Смерть парня сшибла
вниз одним ударом -
как финик
спелый
с ветки сорвала.
Он чудом был спасен. Блаженство длилось.
Пока он падал, появилась
в пылу азарта
явленная милость -
сама
Астарта -
и его спасла.
Очнулся он в саду прохладном Рая.
Астарты смех раздался, замирая
в лучах рассвета:
Тебя спасла твоя любовь земная
и ей
за это
вечная хвала!37
Между прочим, мне до сих пор кажется, что в этом стихотворении отражены некоторые соображения Улло о поэзии вообще. Вместо башни с выточенными из черного дерева павильонами, с которой Улло сравнивал шестистрочные строфы По в "Вороне", сам он в своем похожем на минарет, а скорее на пагоду, стихотворении строит в зеркальном отражении башню из белых "элементов". Во всяком случае, не из выточенных "элементов", как Улло в силу высокомерия молодости охарактеризовал строфы По. А такие строфы, где Улло чередует одиннадцатистопные строки с двухстопными, можно назвать скорее резьбой по дереву. Стихотворение интересно именно как ремесло и для своего времени - своеобразная поделка, сделанная мальчишкой, резьба по кости. Многообещающая, во всяком случае.
13
Улло держал с матерью совет. Должен ли он вернуться в редакцию "Спортивного лексикона"? Мама слышала от господ Кару и Лаудсеппа, что там ему немедленно найдется работа. Или сначала сделать крюк, то есть поехать в Тарту и начать с университета? И надеяться, что его возьмут обратно в "Спортивный лексикон" даже в том случае, если он будет одновременно учиться в университете? Чему же в таком случае следует обучаться в Тарту?
За советом в этом важном для будущего Улло вопросе мама отправила своего сына к дяде. Улло примерно так рассказывал о своих отношениях с этим дядей, то есть младшим братом господина Берендса, доктором Йонасом Берендсом:
"Дядя Йонас смотрел на моего отца слегка сверху вниз. Он считал его полуобразованным выскочкой, себя же со своим дипломом врача - ученым человеком, принадлежащим к высшим слоям общества, хотя, между прочим, именно отец выглядел на фоне своего неотесанного младшего брата истинным аристократом. Дядино отношение ретушировалось по мере того, как росло богатство отца. Это означает, что критичность по отношению к нему внешне стала незаметной, но, может быть, внутри обострилась, черт его знает. После краха, который потерпел отец, Йонас тут же объявил и во всеуслышание, словно пытаясь загладить cвое смягчившееся отношение к брату, что отец неизбежно должен был попасть в долговую яму и что он, доктор Берендс, предвидел это уже давно. А что касается отца, интерес к его банкротству и бегству за границу с другой женщиной довольно быстро угас, и дядя Йонас охотно об этом замолчал".