Полет шершня
Шрифт:
– Я смогу найти Арне Олафсена, – пообещал он вчера генералу Брауну.
Юэль принялся возражать, но Петер задавил его возражения.
– Дайте мне двадцать четыре часа, – попросил Петер. – Если завтра к вечеру не посажу его под арест, передавайте дело в гестапо.
Браун согласился.
Раз Арне не вернулся в летную школу и не поехал к родителям на Санде, значит, скрывается у кого-то из приятелей, таких же шпионов, как он. Но все они теперь залегли на дно. Однако есть человек, который знает многих из них. Это Карен Даквитц.
Взбив сваренное всмятку яйцо с солью и ложкой сливочного масла, он отнес поднос в спальню. Усадил Инге, вложил ей в рот ложку с яйцом. Ему показалось, что еда ей не понравилась. Попробовал сам, нашел, что вкусно, и дал еще ложку. Почти сразу она выпихнула еду изо рта, как младенец. Яйцо потекло по подбородку, закапало ворот ночной рубашки.
Петер смотрел на это в отчаянии. Последнюю неделю она пачкалась уже несколько раз. Что-то новое…
– Инге никогда бы такого не сделала, – пробормотал он.
Петер поставил поднос на столик, вышел из спальни и направился к телефону. Набрал номер гостиницы на Санде и попросил позвать отца, который уже с раннего утра всегда бывал на работе. Когда тот взял трубку, произнес:
– Ты был прав. Пора устроить Инге в клинику.
* * *
Петер рассматривал Королевский театр – сооруженное в девятнадцатом веке здание с куполом из желтого кирпича. Фасад весь в колоннах, пилястрах, капителях, консолях, венках, щитах, лирах, масках, русалках и ангелах. По краю крыши – урны, факелы, светильники и четырехногие создания с крыльями и женской грудью.
– По-моему, это перебор, – буркнул Петер. – Даже для театра.
Тильде Йесперсен рассмеялась.
Они сидели на веранде гостиницы «Англетер», откуда прекрасно видна Новая Королевская площадь, самая просторная в городе. В театре проходила генеральная репетиция новой постановки «Шопенианы», в которой участвовали ученики балетной школы. Петер и Тильде ждали, когда выйдет Карен Даквитц.
Тильде делала вид, будто читает газету. Заголовок на первой полосе гласил «Ленинград в огне». Даже нацисты поражались, как хорошо складывается их русская кампания, утверждая, что успех «превосходит воображение».
Чтобы снять напряжение, Петер поддерживал светскую беседу. Пока что его план терпел крах. Карен была под наблюдением весь день, единственное ее передвижение состояло в том, что она пошла в школу. Но бесплодное беспокойство подтачивает силы и чревато ошибками, поэтому он старался расслабиться.
– Как думаешь, архитекторы специально строят так, чтобы на обыкновенных людей театр нагонял страх и они, не дай Бог, туда не пошли?
– Ты что, считаешь себя обыкновенным?
– Конечно.
По бокам парадного входа высились две позеленелые статуи сидящих
– Кто эти двое?
– Хольберг и Эленшлегер.
Он знал эти имена: выдающиеся датские драматурги.
– Знаешь, я драму не очень люблю, слишком много болтают. По мне, так лучше сходить в кино, на фильм повеселей, с Бастером Китоном или с Лорел и Харди. Ты видела тот, где эти парни белят известкой комнату и тут кто-то входит с доской на плече? – Он хмыкнул, представив эту сцену. – Я чуть на пол не свалился от смеха.
Тильде одарила его своим загадочным взглядом.
– Удивил. Никогда бы не подумала, что ты любишь дешевые фарсы.
– А что, по-твоему, я должен любить?
– Вестерны, где в перестрелках доказывают торжество правосудия.
– Ты права, это я тоже люблю. А ты? Тебе нравится театр? Культуру в целом копенгагенцы одобряют, но большинство их внутри этого здания так никогда и не побывали.
– Я люблю оперу. А ты?
– Ну… музыка ничего, а сюжеты просто дурацкие.
– Никогда об этом не думала, – улыбнулась Тильде, – но так и есть. А как насчет балета?
– Балет? Не вижу в нем смысла. И костюмы такие странные! Честно говоря, меня смущают трико у мужчин.
Тильде опять рассмеялась.
– Ох, Петер, какой ты смешной! Но мне все равно нравишься.
Смешить ее он не собирался, но комплимент принял с удовольствием. В руке Петер держал снимок, который забрал из спальни Поуля Кирке: Поуль и Карен сидят на велосипеде, Поуль в седле, а Карен на раме, оба в шортах. У Карен потрясающие длинные ноги. Оба на снимке так счастливы и полны сил, что Петер пожалел даже на мгновение, что Поуля больше нет. Пожалел и тут же строго одернул себя: Поуль сам преступил закон и выбрал стезю шпиона.
Фотография требовалась, чтобы узнать Карен. Девушка привлекательная, с широкой улыбкой и целой копной кудрей, полная противоположность круглолицей Тильде с ее мелкими аккуратными чертами. Кое-кто в управлении поговаривал, что Тильде фригидна, потому что с ходу пресекала все ухаживания.
«Но мне-то знать лучше», – думал Петер.
Ни словом не обмолвились они о неудачной ночи в отеле на Борнхольме. Петеру было неловко даже поднимать эту тему. Извиняться он и не думал – это еще унизительней. Но в уме зрела задумка столь неожиданная, что он предпочитал держать ее на задворках сознания.
– Вот она, – встрепенулась Тильде.
Петер посмотрел через площадь. Из дверей театра выходила группа молодых людей. Он тут же выделил Карен. На голове лихо сидит соломенная шляпка-канотье, широкая юбка горчично-желтого летнего платья соблазнительно пляшет вокруг колен. Черно-белая фотография не передавала ни разительного контраста между белой кожей и огненно-рыжими волосами, ни зажигательности, которая была очевидна даже на расстоянии. Казалось, девушка не просто спускается по ступенькам, а выходит на сцену.