Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Команда разразились криками одобрения. Люди толпились у борта, висели на вантах и вопили во всю глотку, подбрасывая шапки.
— Молотом и клещами!
— Вперед, шутники!
Баркас отчалил и направился к берегу. Клинтон Кодрингтон стоял на корме и смотрел на своих матросов; его непокрытая голова сияла на солнце, как огонь маяка.
С тех пор прошло много времени. Чтобы собрать на отдаленной морской базе достаточно старших офицеров для трибунала, иногда требуются месяцы.
Почтенные горожане сторонилось преступника. Клинтон ночевал в дешевом номере на Ватеркант-стрит
Из невольничьих трюмов выгружали рабов и сбивали с них кандалы. Озадаченные чернокожие один за другим ставили крестики под кабальными контрактами, а голландские и французские фермеры тут же уводили их. Ради какой судьбы он спас этих несчастных, заплатив такую страшную цену?
После полудня Клинтон поднимался на холм, где посреди зеленого парка стоял особняк Картрайтов. В этот день он пришел раньше обычного — пушка на вершине Сигнального холма только что выстрелила, отмечая полдень. Капитан шагал по дорожке непривычно быстро, а заметив в цветнике Робин, пустился чуть ли не бегом, срезая путь по бархатисто-зеленой лужайке.
— Робин! Доктор Баллантайн! — Голос Клинтона срывался, светлые глаза бешено сверкали.
— Что случилось? — Робин передала корзину с розами Алетте и поспешила навстречу. — Что случилось? — тревожно повторила она.
Клинтон взял ее руки в свои.
— Невольничий корабль! — От возбуждения он заикался. — Американец! «Гурон»!
— Да? — Робин нахмурилась. — И что?
— Он уходит! Его отпустили! — Капитан чуть не плакал от ярости и отчаяния.
Робин застыла, лицо ее побелело.
— Не может быть.
— Пойдемте! — сказал Клинтон. — У меня коляска у ворот.
Капитан всю дорогу подгонял кучера, тот хлестал лошадей, и на вершине Сигнального холма упряжка была уже вся в мыле. Лошади хрипели, разбрасывая пену.
Едва коляска остановилась, Кодрингтон соскочил на землю и подвел Робин к обочине дороги над крутым склоном холма. Далеко внизу стройный американский клипер беззвучно скользил, подгоняемый юго-восточным ветром по зеленой поверхности моря, усеянной пляшущими белыми гребешками.
Миновав низкий темный силуэт острова Роббен, клипер сменил галс, на его реях, как первые весенние цветы, распустились новые паруса. Робин и Клинтон молча наблюдали, как великолепный корабль, превратившись в призрачный силуэт, слился с молочно-белой морской дымкой и исчез.
По-прежнему молча они вернулись к экипажу. Никто не произнес ни слова, пока коляска не въехала в ворота поместья Картрайтов. На лице Робин не было ни кровинки, дрожащие губы побелели, став цвета слоновой кости.
— Я понимаю, что вы чувствуете, — тихо сказал Клинтон. — Увидеть, как это чудовище спокойно уходит… После всего, что мы пережили…
Робин резко тряхнула головой и снова застыла.
— У меня есть и другие новости, — продолжил он, увидев, что ее щеки немного порозовели. — Вчера в бухте бросил якорь корабль из Ост-Индии, и среди пассажиров оказался контр-адмирал. Говорят, Зануда Кемп пригласил его, чтобы набрать
Робин повернулась к нему, лицо ее смягчилось, выражая тревогу и озабоченность.
— Я не перестану молиться за вас. — Она порывисто протянула руку, капитан схватил ее и сжал.
Казалось, это прикосновение высвободило что-то, до сих пор крепко запертое в душе Робин; ее горячие сухие глаза наполнились слезами.
— Дорогая доктор Баллантайн! — порывисто воскликнул Клинтон. — Пожалуйста, не переживайте так из-за меня.
Однако Робин сквозь слезы видела лишь призрачные очертания величественного парусника, исчезающие за перламутровой завесой волн, и горькие рыдания сотрясали ее тело.
Мраморный пол бального зала адмиралтейства был выложен в шахматном порядке черными и белыми квадратами, и живые фигуры стояли на нем вперемешку, словно пройдя через все превратности трудного эндшпиля.
Робин Баллантайн в юбке и блузке сдержанных зеленоватых тонов стояла во главе доски, как одинокая королева, а напротив нее грозно возвышались сдвоенные ладьи советников военного трибунала — два морских офицера в парадной форме и при шпагах, назначенные в качестве обвинителя и защитника. Ни тому ни другому столь непривычная роль явно не доставляла удовольствия. Они стояли в стороне от остальных собравшихся, и каждый углубился в изучение своей пачки бумаг, не поднимая глаз на сослуживца, чьи косточки им, по воле случая, пришлось перемывать под руководством старших офицеров, которые все еще совещались за высокими дверями в дальнем конце бального зала.
На краях доски неподвижно маячили пешки-свидетели: лейтенант Денхэм с судовым журналом под мышкой, механик Макдональд, прячущий за спиной почерневшие от угля руки, и почтенный консул султана Оманского, богатый арабский торговец.
Не знал покоя лишь обвиняемый: в этом судебном процессе решалось дело всей его жизни. Капитан Клинтон Кодрингтон, зажав под мышкой треуголку, бродил по мраморным плитам, как неприкаянный шахматный конь, уставившись в пустоту светло-голубыми глазами.
Напряжение в огромном зале не рассеивалось, а, напротив, все возрастало, заполняя помещение до краев. Безучастными ко всему оставались лишь морские пехотинцы в красных мундирах, застывшие, как изваяния, по обе стороны дверей, поставив ружейные приклады, согласно уставу, у мыска правого сапога.
Клинтон остановился перед Робин и достал карманные часы.
— Пятьдесят минут, — заметил он.
— Они могут просидеть не один час, — тихо ответила она.
— Я буду вечно благодарен вам за ваши показания.
— В них не было ничего, кроме правды.
— Да, — согласился Клинтон. — Но без них…
Не договорив, он снова принялся мерить шагами зал.
Обвинитель, который два прошедших дня старался отправить капитана на виселицу, мельком взглянул на него и поспешно, чуть ли не виновато, опустил глаза и уткнулся в бумаги. Открыто на Кодрингтона смотрела одна Робин — ее глаза потемнели от беспокойства и тревоги, но, поймав его взгляд, она храбро улыбнулась, скрывая волнение.