Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Может быть, ему и стоило рассказать о Саре и мальчике и даже о Мунго Сент-Джоне и той ночи в каюте «Гурона». Когда брат смеялся вот так, суровые черты его смягчались, лицо светилось добротой, в глазах сверкали зеленые искорки.
— Для того мы и приехали, сестренка, чтобы поразвлечься!
— И еще за золотом, — поддразнила она, — и за слоновой костью.
— Да, черт побери, еще за золотом и слоновой костью! Вперед, сестренка, все еще только начинается!
Зуга двинулся, прихрамывая, следом за колонной, хвост которой исчезал в акациевом лесу. Раненую ногу приходилось
В первый день носильщики шагали бодро и охотно, по ровной долине идти было легко, и Зуга объявил тирикеза — двойной переход. Караван, хоть и двигался неторопливо, оставил позади много миль серой пыльной дороги. Ближе к полудню наступила жара. Безжалостное солнце высушивало пот, оставляя на коже крохотные кристаллики соли, сверкавшие в лучах солнца, как алмазы. Жаркий полдень пришлось пережидать в тени. Люди лежали как мертвые и лишь ближе к вечеру, когда заходящее солнце создало иллюзию прохлады, рев рога снова поднял их на ноги. Вторая половина тирикеза длилась до заката, пока земля под ногами не стала неразличима в темноте.
Костры догорали, голоса носильщиков из-за колючей ограды доносились все тише, перейдя сначала в редкое бормотание, потом в тихий шепот. Наконец наступила полная тишина.
Зуга вышел из палатки и беззвучно выбрался из лагеря: «шарпс» за спиной, «кольт» на поясе в кобуре, посох и фонарь в руках. Быстро, подволакивая раненую ногу, он прошагал две мили по свежевытоптанной тропе до упавшего дерева, условленного места встречи, и тихо свистнул.
В полосе лунного света от подлеска отделилась невысокая фигура с ружьем в руках. Зуга сразу признал и настороженную посадку головы, и щуплые плечи готтентота.
— Все в порядке, сержант.
— Мы готовы, майор.
Зуга осмотрел засаду — сержант Черут спрятал людей вдоль тропы. Готтентот хорошо разбирался в местности, и доверие к нему майора возрастало с каждым новым проявлением воинского мастерства.
— Затянемся? — спросил Ян Черут, закусив чубук глиняной трубки.
Зуга покачал головой:
— Не кури, они учуют запах дыма.
Сержант неохотно сунул трубку в карман.
Майор выбрал позицию в центре засады и устроился поудобнее у ствола упавшего дерева. Он со вздохом опустился на землю, неуклюже вытянув перед собой раненую ногу — после тирикеза предстояла еще долгая утомительная ночь.
До полнолуния оставалось всего несколько дней, но уже теперь в свете, можно было читать. В кустарнике шелестели мелкие зверьки, и приходилось все время быть настороже, чтобы что-то расслышать за ночными шорохами.
Хрустнул гравий. Зуга тихо свистнул, и Ян Черут известил о своей готовности, прищелкнув пальцами — такой звук издает черный жук-скарабей. Луна низко повисла над холмами, ее свет, пройдя сквозь кроны деревьев, ложился на землю серебристыми и черными тигровыми полосами, обманывая зрение.
В кустах что-то мелькнуло, раздался шорох босых ног на песчаной тропке. Внезапно прямо перед Зугой возникли безмолвные крадущиеся тени — восемь, нет, девять.
Первый из цепочки поравнялся с упавшим деревом. Зуга поднял ствол «шарпса» вверх и нажал на курок. Выстрел прозвучал в тишине, как удар грома. Ночь разорвалась сотнями оглушительных эхо, перекатывавшихся по замершему в страхе лесу.
Девять темных фигур словно окаменели. Не успел звук выстрела утихнуть, как готтентоты Черута с громкими криками налетели со всех сторон. Их нечеловеческий вой леденил душу, заставив вздрогнуть даже Зугу, а на жертв этот звук оказал поистине волшебное действие. Уронив тюки и оглашая лес жалобными воплями, они рухнули на землю, парализованные суеверным ужасом. Раздались удары дубинок по черепам и съежившимся телам — визг и вопли зазвучали с новой силой.
Люди Яна Черута немало потрудились, вырезая дубинки, и теперь пускали их в ход с жадным ликованием, стремясь расквитаться за бессонную, унылую ночь в засаде. Сержант Черут почти потерял голос от возбуждения и лишь визгливо тявкал в самой гуще схватки, как обезумевший фокстерьер, загнавший на дерево кошку.
Зуга понимал, что готтентотов вскоре придется остановить, чтобы они кого-нибудь не убили или не изувечили всерьез, однако наказание было заслуженным, и он подождал еще минуту. Бывалый вояка и сам внес в дело свою лепту: один из поверженных на землю вскочил на ноги и попытался удрать в подлесок, но майор ловко подсек посохом его ноги, а когда тот вскочил, словно на пружинах, нокаутировал коротким ударом в челюсть.
Отойдя от побоища, майор вынул из нагрудного кармана одну из немногих оставшихся сигар, прикурил от фонаря и с удовольствием затянулся. Готтентоты подустали, их рвение ослабло. Ян Черут обрел голос и впервые заговорил членораздельно:
— Slat hulle, kerels! — Бей их, ребята!
Все, хватит. Зуга открыл заслонку фонаря.
— Отставить, сержант!
Звуки ударов стали реже и постепенно стихли совсем. Тяжело дыша и утирая пот, готтентоты отдыхали, опершись на дубинки.
Стонущие дезертиры лежали вповалку. Из разорванных тюков на землю высыпалась пожива: ткань и бусы, фляги с порохом, ножи, зеркала и стеклянная бижутерия. Зуга разъярился с прежней силой, когда узнал жестяной сундучок, в котором хранил свой парадный мундир и шляпу. Он со всей мочи пнул ближайшего беглеца и прорычал сержанту:
— Пускай все соберут!
Девятерых неудачников связали и препроводили в лагерь, нагрузив тюками, которые так и не удалось украсть. Тяжесть ноши усугублялась изрядной коллекцией ушибов, ссадин и синяков. Разбитые губы вздулись, зубы поредели, глаза опухли и затекли, головы покрылись шишками, как земляные груши, но хуже всего был стыд: над беглецами насмехался весь лагерь.
Выстроив пленников, Зуга выложил перед ними награбленное добро и в присутствии товарищей на плохом, но выразительном суахили произнес речь, в которой уподобил их трусливым шакалам и жадным гиенам, а затем оштрафовал каждого на месячное жалованье.