Полет ворона
Шрифт:
— Гм! — Рафферти ощупал свою онемевшую руку и укоризненно посмотрел на Джоша. — Обязательно было так стараться? Я думаю, что у меня запястье вывихнуто.
Они сидели в затемненном автомобиле около дома Треверса. Все еще взволнованный, чтобы шутить, Джош тем не менее слабо усмехнулся и прикурил сигарету.
— Извините ребята. Я хотел сыграть на все сто.
— Мы знаем, — заметил Лукас с заднего сиденья. — Но ты не знаешь свою силу. Хаген должен был послать Зака, в конце концов.
— Кстати, о нашем начальнике службы безопасности, — вспомнил Рафферти. — Разве
Приготовившись к их реакции, Джош сказал:
— Вы двое возвращаетесь. Я остаюсь.
— Что? — еле слышно спросил Рафферти.
Джош глубоко затянулся:
— Я сказал, что остаюсь. Я войду с черного хода и буду ждать в пентхаусе, когда Рейвен вернется домой.
Лукас наклонился вперед и изучающе посмотрел на мужчину, сидящего на переднем сидении:
— Джош, ты же знаешь, Хаген сказал нам совершенно четко, чтобы мы впредь держались отсюда как можно дальше.
Вежливо, на самом элементарном английском языке, Джош сказал, куда может отправиться Хаген.
— Нет, — вздохнул Лукас, откидываясь назад. — Я не буду говорить ему это. Уволь меня, если хочешь.
— Меня тоже, — присоединился к нему Рафферти.
В тот момент, когда Рейвен вошла в пентхаус, она знала, что Джош находится здесь. Это знание не было следствием ее тренировок или опыта, которые сказали бы ей о его присутствии, и даже не ее исключительно обостренных чувств. Она просто знала. Она поспешно положила сумочку на стол около шелковых цветов и включила магнитофон. Она сделала не больше шести шагов по белоснежному ковру, когда он тихо вышел из спальни.
— Ты сильно рисковал, — сказала она. — Леон мог бы прийти со мной.
— Именно поэтому я и был в спальне. — Он посмотрел на магнитофон, затем вопросительно поднял бровь.
— В тех цветах — жучок, — объяснила она, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. — Магнитофон глушит его.
— Здесь есть еще жучки? — Он шел к Рейвен, не в состоянии отвести от нее глаз, настолько сногсшибательно она выглядела в лимонно-зеленом, облегающем ее как вторая кожа шелковом платье. Оно мерцало в слабом искусственном освещении, придавая ее глазам какой-то такой загадочный оттенок, что они казались почти зелеными.
Он почти забыл свою роль, которую играл час назад, так она была прекрасна.
— Нет. — Она кашлянула, обнаружив, что это не избавило ее голос от хрипоты. — Я проверяю каждый день.
— Я был осторожен, — сказал он, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки от нее, и взглянул исподлобья. — Я знаю больше, чем хочу, о секретных операциях и тому подобном, я не издал ни звука, пока ты не вошла. Но я не мог оставаться в стороне. — Он взял ее руку, посмотрел на тонкие пальцы без колец, затем повел к кушетке и мягко потянул ее вниз поближе к себе. — Треверс купился?
— Да, я почти уверена.
— Почти, — холодно отметил Джош. — Ты никогда не можешь быть в чем-то полностью уверенной при своей работе, не так ли?
— Я уверена в себе. — Ее голос звучал уверенно, хотя все еще хрипло. — Кто я такая. Я так много времени провожу, играя роль для других людей, что полагаю, я потерялась бы,
Джош откинулся назад, все еще держа ее за руку и разглядывая ее.
— Расскажи мне о Рейвен, — пробормотал он. — Поведай мне о жизни, которая сформировала такую замечательную женщину.
Рейвен мгновение смотрела на их сцепленные руки, наблюдая, как его большой палец снова и снова гладил ее палец почти с маниакальной настойчивостью, и ощутила усиливающуюся близость между ними. Тихая квартира. Темнота ночи за окном. Чувство, что они избавились от опасности на некоторое время. Взглянув на него снова, она внезапно сглотнула, поскольку никогда не видела прежде, чтобы мужчина так на нее смотрел.
— Это… обычная жизнь, большая ее часть, — наконец ответила она. — Я из семьи военных. Мой отец был кадровым офицером, и мы объездили весь мир. У меня был талант к языкам — или, может быть, я просто постоянно находилась в окружении людей, говорящих на других языках. К тому времени, когда мне было шестнадцать, я знала полдюжины языков. Тара — моя старшая сестра. Мы с ней были очень близки.
Он еще крепче сжал ее руку, и все темные мысли покинули Рейвен. Она рассмеялась:
— Моя фамилия не Андерсон, между прочим, а ОўМэлли. Я стараюсь использовать свое настоящее имя как можно чаще. Это упрощает многие вещи.
Хотя Джош был уверен, что ей грозит опасность, он хотел получить сейчас же все, что только возможно. Ведь велика была вероятность того, что завтра для них не наступит. Но он обуздывал требования своего желания. Он видел, как набегали тени на ее лицо всякий раз, когда она упоминала свою сестру, но надо отметить, что эта прекрасная женщина видела слишком много всякого в прошлом, чтобы избежать шрамов.
Думая об этом, он тихо сказал:
— Ты многим пожертвовала ради своей работы. Личной жизнью. Безопасностью. Друзьями, которые знают тебя. Домом. А есть ли у тебя дом, в который ты возвращаешься?
Она тряхнула головой:
— В действительности нет. Мои родители живут в Сиэтле, но они не в курсе, чем я занимаюсь, — мне бы не хотелось их волновать. Сначала у меня была квартира, но я решила, что она мне не нужна. Я редко в ней бывала. Группа Хагена небольшая, поэтому мы все довольно часто задействованы. Я больше бываю за границей, чем дома.
— Та другая квартира, — медленно спросил Джош. — она действительно принадлежит друзьям?
Ее улыбка была короткой и безрадостной:
— Нет. Управляющая думает именно так, конечно. У меня были все надлежащие разрешения. Арендаторы обратились в уважаемое агентство, чтобы передать квартиру в субаренду. Они понятия не имеют, что их жилье используется как конспиративная квартира. Мне оно необходимо. Я нуждаюсь в безопасном месте, чтобы прийти в себя.
Джош притих. Его собственная жизнь была странной, его детство было омрачено смертью матери и угрозами, сопровождавшими сверхсекретную работу Стюарта. Несмотря на то, что он вырос далеко от всего этого, богатство, которое он унаследовал в раннем возрасте, отдалило его от других детей и позже от других мужчин. Хотя он водил близкую дружбу с тремя мужчинами, которые были для него намного больше, чем просто служащие, он также знал, одиночество оттого, что он не такой, как все.