Полезнее всего - запретить !
Шрифт:
Красовский пилил его своей говорильней с недельным заводом..." Зато на каждой посудине было аккуратно отмечено: в таком-то году и такого-то числа из сей бутылки отпито г-ном Бухмейером полрюмки, а из этой вот банки мадам Яичкова изволила откушать две ягодки...
Веселая жизнь, читатель! Не правда ли?
Женщин Александр Иванович упорно избегал, находя в этой отрасли человечества нечто сатанинское. Кроме того, из рассказов мужей он был достаточно извещен о том, что женщины такие мерзкие твари, для которых великая мать-природа изобрела различные магазины, где они
И без них проживем, копеечка в копеечку, глядишь, и рубелек набежит...
Бюрократ до мозга костей, Александр Иванович устных докладов не принимал, говоря недовольно:
– Что вы тут мне балясы точите? Вы мне напишите, чтобы я бумажку в руках держал...
Очень бы хотелось посмотреть на Александра Ивановича, но, к сожалению, мне никогда не встречались его портреты.
Современники же, говоря о его внешности, отметили лишь одну деталь гигантские, как у летучей мыши, уши, расплюснутые вроде блинов, которые "взбегали вверх до самой макушки и тянулись вплоть до затылка..."
Думаю, на такие уши не каждая женщина и польстится!
11 мая 1832 года состоялся крутой взлет карьеры Красовского: его назначили председателем Комитета иностранной цензуры. Русские писатели от него избавились, зато худо стало писателям иностранным. Худо, ибо - по мнению Александра Ивановича - вся западная литература являла собой "смердящее гноище, распространяющее душе губительное зловоние". В самом деле, как подумаешь о тлетворном Западе, так волосы дыбом встают - ведь один тамошний Бальзак чего стоит!
– Полезнее всего - запретить, - рассуждал Красовский...
Комитет иностранной цензуры находился в доме Фребелиуса на Средней Мещанской улице, и когда Красовский там появился, министр народного просвещения граф Уваров (тот самый, что, по словам Пушкина, воровал казенные дрова) был вполне доволен:
– Красовский у меня - как собака, привязанная возле ворот. Только при нем я и могу почивать спокойно...
Из дома Фребелиуса слышалось рычание:
– Париж - любимое гнездилище дьявола, разве не так?
Так, миленький, так. Гони всех в шею... Чего там думать?
***
А думать надо. Для того и существует эта проклятая гадина литература, чтобы читатели мыслили - и так и эдак, и вкривь и вкось, наотмашь и напропалую. Всякая литература, к сожалению, порождает разные мысли. В этом главный вред от литературы, ибо она, зловредная, не умеет говорить одно и то же, а каждый писатель желает выражать собственное мнение... Следовательно, борьба с литературой начинается борьбою с писателем!
С чиновниками же в комитете легче управиться.
– Господа, - объявил Красовский, появясь в доме господина Фребелиуса, - те из вас, кои уже связаны брачными узами, могут служить и далее, но строго предупреждаю, что карьера холостых оборвется в случае их женитьбы...
– Почему так строго?
– загалдели молодые чиновники, искренно желавшие влачить по земле тяжкие цепи Гименея.
Александр Иванович внятно и доходчиво объяснил:
– Семейное счастье, согласен, есть необходимое
Любимцем его стал писарь Родэ, славный запоями и каллиграфическим почерком, убежденный холостяк, и Красовский ставил его в пример как образец новой человеческой породы:
– Вы посмотрите на Родэ! Он работает с утра до ночи, как паровая машина, и усталости не ведает. А почему, спрашиваю я вас? Да потому, что он холост, а вечерами не возбуждает себя чтением всяких Бальзаков, напротив, он старательно вникает в премудрость Господню... Верно я говорю, Родэ?
– Справедливо изволили заметить, - отвечал тот, уже вознамерясь занять у кого-либо на очередную выпивку с плясками...
Здесь уместно добавить, что Красовский, с полного маху рубивший годовы "всяким Бальзакам", оставался неучем, ибо он даже не читал европейских газет. Его подчиненные читали их, а вот он.., пренебрегал! Совсем уж дико и нелепо, что из множества русских газет Александр Иванович облюбовал одну лишь "Северную пчелу" Фаддея Булгарина, который следовал указаниям Дубельта, подсказавшим ему главные темы: "Театр, выставки. Гостиный двор, толкучка, трактиры, кондитерские лавки..." - вот круг интересов, которые насыщали плоть и душу Красовского. Мало того, он завел особого писца, который день за днем переписывал всю газету Булгарина от руки. Сколько ни ломай голову, все равно не догадаться, зачем Красовскому требовался еще и рукописный экземпляр газеты.
Впрочем, я, кажется, начинаю догадываться - зачем?
Красовский, как и все бюрократы, обожал любое, пусть даже бесполезное, занятие, лишь бы создавать видимость напряжения его чиновного аппарата. При нем писанина ради писанины достигла гомерических размеров, он и сам вязнул в бумагах, словно заблудшая скотина в болоте, но ему очень нравилось видеть себя в окружении бумаг, бумажек и бумажонок, которые усиленно переписывались, копировались, откладывались, перекладывались, нумеровались, различаясь по алфавиту и по датам... Наконец настал великий день, когда Красовского озарило свыше.
– Стоп!
– заорал он.
– Отныне для красоты казеннобумагописания повелеваю употреблять разноцветные чернила. Это будет прекрасно! Чернилами красными выделять существенное, синими - объясняющее, а черными выписывать отрицательные явления в литературе этой дотла прогнившей Европы...
Система проверки иностранной литературы была оформлена Красовским в три несокрушимых раздела:
1) литература запрещенная, 2) дозволенная, но с купюрами в тексте, и 3) позволительная...
Однажды к нему в кабинет ворвался некий господин, исполненный благородной ярости, и развернул перед ним томик стихов Байрона, угодивший во вторую категорию.