Полгода в заключении (Дневник 1920-1921 годов)
Шрифт:
Погода мрачная, сырая; прогулка не веселая. Все молчаливы. Вечером игры, но без оживления, точно по заказу. Всем не по себе.
26-го декабря.
Сегодня принесли газету. В списке расстрелянных - Оля и Дуся. Мрачно замолчали все. Значит, неделя как убиты. Хотя все знали, что это будет так, но печатное слово имеет свою силу. Точно с этой минуты всем ясно стало, что ничего изменить нельзя.
Нет человека, который не волновался бы, когда ему кричат: - "На допрос". Сегодня позвали Марию Павловну (кастеляншу). Глаза у нее сделались сразу
Лампадка будет гореть еще две ночи, значит все три дня праздника. Я рада, я ненавижу наши длинные ночи здесь. Во сне все вздыхают, стонут, часто ссорятся. Наступит {77} кто-нибудь ногой на спящего, начинается перебранка пока все не проснутся.
Как провел Кика эти ночи? На мои записки нет ответа.
25-го декабря.
Вчера не писала. Не было бумаги, ни у кого. Все исписали к празднику. Лавочник подошел, у него бумага есть, но он не захотел дать взаймы. Я предложила полотенце, он отказался. Не выношу его отвратительного лица.
Приводят все новых и новых, и это называется "разгрузкой". Теперь стали приводить из участков. Это еще хуже.
Обыкновенно они лежат там недели три, четыре, поэтому особенно грязные, хриплые, больные. Насекомых пропасть, болезней тоже. Опять сыпной тиф у нас. Старуху убрали.
Сегодня привели что-то страшное, почти не женщину. Наполовину совершенно голая, а на талии одет мешок от зерна. Страшна своими несчастиями. Зовут ее Хавой (еврейка). Ее сразу невзлюбили за приниженность и несчастья. Дали место между окном и уборной, в мокроте. Там никто не соглашался лежать.
Бежала она из какого-то дальнего местечка, пережила четыре погрома. Били ее, били дом ее, били весь город. Били местечко это все, кто проходил, пока не сравняли с землей. Детей выбросили "вместе с комодом" из окна. Хаве нет 28 лет, но это старуха. Она страшна.
{78} Пропорционально ее несчастьям, преступление не так велико. В какой-то советской столовой похитила она, нагая и голодная, две кружки от чая. Наказана Хава на три года тюрьмы и сидит уже пятый месяц.
Еще так недавно радовались праздникам, а прошли они хуже, чем думали. Заговорили о новом год, все-таки надеются. Кто-то даже передавал сегодня о всеобщем освобождении.
По вечерам опять усиленно гадают. Весь вечер молодежь пишет, стараясь писать прямо, но слова сползают вниз.
Приходится постоянно заступаться за Хаву. Всячески стараются оскорбить и унизить ее. Проходя, каждая старается толкнуть, наступить. Боле несчастного существа я не видала.
Она не защищается. От несчастий она стала покорна. А люди любят наступать на горе... Я постоянно и резко вмешиваюсь.
29-го декабря.
Сегодня, как только встали: - "И-на и Д-а, к следователю".
Вернулась вечером, не весело на душе...
Было так: нас обеих позвали; сопровождала {79} одна из молодых надзирательниц. Повели в большую мужскую тюрьму. У подъезда стояла карета скорой помощи. Вошли, - полно солдат, все с винтовками в руках.
Возле окна деревянная скамья, на которую сели И-на и еще одна заключенная в большом шерстяном платке. От холода или от волнения она плотно куталась в нем.
Скоро вышел небольшой человек с красным лицом и мелкими, чрезвычайно мелкими, неприятными чертами лица, - в зеленом шлеме с красной звездой.
"Неужели следователь?" - подумала я, и что то упало во мне. Вызвал он И-ну во внутренний коридор, дверь которого под самым портретом Ленина.
И-на шла бодро и спокойно. Прошло много времени, полчаса, час.
Кто-то еще в тюрьме положил мне в карман ломоть черного хлеба, зная, как затягиваются допросы. Я съела кусочек, а остальное дала солдату, который присел рядом. Он внимательно посмотрел.
– "За что сидите?" - "Не знаю", - ответила я и прибавила: - "Я ни в чем не виновна".
– "Ну, значить вас и отпустят сейчас",- сказал он убежденно и серьезно.
Наконец, в дверях появилась И-на. От радости я замахала рукой. Но за Иной шел все тот же маленький человек с неприятным лицом. Я сразу заметила, что И-на изменилась.
{80} Быстро, не взглянув на меня, она прошла к выходу. Лицо у нее было каменное, как всегда в тяжелые минуты. Я хотела ей что-то сказать, остановить, но она прошла мимо и через минуту исчезла с конвойными. Вызвали мою соседку. Скоро и она вернулась обратно. За спиною шел все тот же неприятный человек.
– "Где Д-а?" - резко спросил он. Я назвалась и пошла за ним. Пройдя небольшую часть коридора, которая показалась мне темной, мы вышли вправо во вторую дверь. Вошли в небольшую комнату. Помню большой письменный стол, два, три стула и клеенчатую лежанку у дверей.
– "Зачем она?" - промелькнуло у меня в голов.
Он сел к столу, а мне предложил сесть против него. Я села и внимательно взглянула на него. Лицо отталкивающее, злое, но не сильное. Что-то путанное и бессмысленное в крохотных чертах лица, в выражении беспокойно бегающих глаз.
Вспомнила И-ну и лицо ее. Что поняла она в этой комнате?
Он поставил ряд вопросов: кто, откуда, адрес, звание, профессия. Усмешку заметила при вопрос: - "Вы, вероятно, дворянка?" - "Да, бывшая". "Кто муж?" - "Где он?" - "Чем был?" - Одним словом, все обычные вопросы.
Я отвечала быстро и охотно, желая быть {81} скоре отпущенной. Он пристально посмотрел на меня, как и я на него, и голос его стал враждебен. Что-то недоброе почувствовалось сразу, но я не хотела поддаться первому впечатлению и продолжала отвечать.