Полигон смерти
Шрифт:
Сначала трудно было общаться с местными жителями. К районному начальству за переводчиком я не мог обратиться, чтобы не привлечь внимание к своей работе. Потом познакомился с одноногим и немым инвалидом войны. Русский, женился на казашке. На войне был ранен и контужен, потерял дар речи, ему ампутировали ногу. Но он хорошо слышал. Все, что я не мог понять по его жестам, инвалид писал в моем блокноте. Немой переводчик помог мне достать кувшин молока и самоварную накипь. Правда, когда он уговаривал молодую казашку поставить на стол самовар, та поняла так, что офицер пришел в гости, а у
Образцы проб я собирал для лабораторных исследований Демента. Он что-то находил в них, но не высказывал тревоги. На мой вопрос: пригодны ли пробы, которые я привез, Демент ответил, что желательно было бы брать их сразу после прохождения радиоактивного облака, а затем несколько раз в течение длительного времени. Все пищевые продукты, по мнению специалистов, были пригодны к употреблению.
Далеко от райцентра, в открытой степи я побывал со своим переводчиком в ауле, где было всего три глинобитных дома. Жили в них хозяин-старик и два его сына. А возле аула бродили лошади. Бескрайние просторы, тишина и скука. По-русски старик говорил плохо. Ребятишек в ауле было много, и все одеты в тряпье, чумазые и прыщавые.
Радиоактивность в ауле невысокая, ниже нормы. Но, зная скорость спада радиоактивности, можно определить, какой она была, когда над аулом прошло "грязное" облако. Видимо, значительно больше. Жалоб на головные боли не поступило. Ребятишки здоровы.
На четвертый или пятый день переводчик познакомил меня с начальником отделения милиции. Младший лейтенант, молодой, красивый казах. Служил в армии. Вся его команда состояла из троих сотрудников. Никаких нарушений, как он говорил, в районе нет.
– У тебя есть машина, а у меня винтовка, - сказал он сразу же после рукопожатия.
– Поедем за архарами...
– Нельзя бить архаров, - сказал я, - запрещено.
– Кому нельзя? Мне, начальнику?
– удивился он.
– Я добывал много архаров.
– Ладно, поедем, - согласился я.
– Проверю шерсть архаров и, если мясо не заражено, сделаю жаркое для москвичей.
Выехали с восходом солнца. Равнинная степь, как море, просматривалась до самого горизонта. Впереди открывались невысокие лобастые возвышенности, на склонах которых белели отары овец. Когда обогнули угловатую гору, я впервые увидел картину осени в предгорье и залюбовался ею. Кое-где виднелись небольшие рощицы. Деревья повсюду пожелтели. Березки словно карабкались к вершинам холмов.
Мы подъехали к чабанам. Я угостил их сыром и колбасой. Пастухи что-то сказали на своем языке.
– Они благодарят тебя и предлагают ягненка на бешбармак, - перевел младший лейтенант.
– Отказываться нельзя, обидятся.
– Овцы государственные, - ответил я.
– А вот посмотреть овцу вблизи мне очень нужно.
Старик с проворностью юноши приволок овцу к машине. Я достал из багажника дозиметр и убедился, что животное не посыпано атомным пеплом. Небольшое колебание стрелки вполне допустимо - овца целый день под солнцем.
Никто из казахов даже не поинтересовался, зачем я проверяю их живность прибором, не было разговора и об атомных взрывах.
Отъехали не так далеко, когда младший лейтенант похлопал меня по плечу:
– Останови! Лиса!..
Выйдя из машины, милиционер стоя выстрелил из винтовки.
– Готова!
– крикнул он и пошел вверх по склону высоты.
Вскоре принес красивую лисицу.
– Упитанная - значит, шкура не будет линять. Тебе на память, - он бросил огненно-рыжую красавицу в машину.
Я достал дозиметр, проверил: никакой радиоактивности.
– Не бойся, лиса чистая, не пыльная, потому что облизывает себя, - сказал младший лейтенант.
Вечером начальник райотдела милиции позвал меня в гости. Глинобитное жилище внутри нисколько не хуже квартир в кирпичном доме. В одной из комнат на шкурах архаров, разбросанных на полу, сидели гости. Младший лейтенант называл каждого по должности в том порядке, как они расположились: начальник райотдела КГБ, второй секретарь райкома партии, заместитель предисполкома, директор школы, секретарь райкома комсомола, председатель колхоза... Они поочередно поднимались и, когда я пожимал руку, называли имя и фамилию. Для меня поставили низенькую скамеечку.
Появилась белая скатерть. Старая казашка - мать милиционера - принесла таз с горячим, душистым бешбармаком. В объемных старинных мисках лежали горками огурцы, помидоры, головки лука, чеснока. Кто-то разрезал хлеб и наделял всех большими кусками. Хозяин поставил перед каждым гостем пиалы для шурпы бульона из баранины - и граненые стаканы для хмельного. Один из гостей раскупоривал бутылки и дополна наливал подставленные стаканы. Я сказал было, что коньяк не годится пить стаканами, но военком одернул меня:
– Здесь свои порядки.
Мне было позволено есть ложкой. Все другие гости брали бешбармак, засучив рукава, пальцами и отправляли себе в рот, запивая из пиалы горячей шурпой, таков обычай.
Ко мне подсел секретарь райкома и сказал тихо:
– Скрыл я от тебя бурты зерна в степи. Подумал, что донесешь о задержке отправки. А у нас транспорта мало. Давай завтра проверим, не заражено ли. Я знаю, зачем ты приехал...
Проверив три бурта примерно по 50 тонн пшеницы, я ужаснулся: прибор показал большой уровень радиации. Неудивительно: зерно с зараженного поля собрано в одно место.
– Судить нас будут, если мы отправим зерно на мукомольные заводы и отравим тысячи людей, - сказал я.
– Что делать?
– спросил перепуганный секретарь.
– Сжечь!
– посоветовал я, что и было сделано в тот же день.
Утром я проснулся от возбужденных голосов. Вышел умыться и понял: начался "степной дождь". Ветер поднимал мусор и гнал его по улице. Опавшие листья, сено - все перемешалось с пылью и летело выше крыш домов. Небо потемнело. Может ли удержаться на земле радиоактивная пыль после такой бури? Ее гонят с возвышенных участков в березовые околотки и камышовые долины не только потоки дождевой воды, но и ветер. Никто не может утверждать, что наши площадки, над которыми взрывались атомные бомбы, не присыпаны радиоактивной пылью.