Полигон
Шрифт:
— Мамочка, это я! Я буду хорошей девочкой! Ведь ты же не убьешь меня, правда? — И голосок залился радостным смехом, словно ребенку подарили долгожданную красивую игрушку. — Я люблю тебя, мама!
До рези в глазах Таня всматривалась в туман, в то место, откуда звучал голос. Кто-то двигался по тропинке по направлению к ней. Кто-то невысокий.
Туман наконец отпустил существо, обрисовал его черты. К Тане неуверенно подходила девочка лет трех-четырех от силы. На ней было нарядное голубое платьице, белые колготочки, сандалики под цвет платья, а красивые волосы были собраны
— Ты не убьешь меня, мама? — И девочка серьезно, по-взрослому, посмотрела в лицо Тане, подняв голову. Глаза у нее были точь-в-точь как у Миши.
— Нет… — ответила Таня, чувствуя, что готова сойти с ума. — Нет, не убью… — И, упав на колени, она протянула руки к ребенку. Девочка кинулась к матери и обняла ее. Таня почувствовала в объятиях хрупкое, почти невесомое детское тело, и, обезумев от нежности, стала покрывать ее лицо и руки горячими поцелуями.
От девочки пахло молоком, конфетами и чем-то еще, едва уловимым, но, несомненно, детским. Тане хотелось раздавить ее в объятиях, и она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не сделать ребенку больно.
— Не убью, никогда не убью! — Сквозь застилающие глаза слезы Таня пыталась рассмотреть свою еще не рожденную дочь. Нос — ее, Танин. Губы — Мишины, с такой родной жесткой складочкой в уголках. — Никогда и никому тебя не отдам! Ты моя! — И она снова прижалась к ребенку щекой, холодной и мокрой от слез.
Девочка внезапно встрепенулась, как напуганная птица, и застыла. Таня почувствовала — что-то не так, и, отстранившись, посмотрела в лицо дочери. Девочка смотрела серьезно и печально.
— Нет, мама, — произнесла она. — Ты меня убьешь… — и сделала шаг назад.
Таня схватила ее за руки.
— Нет, — прошептала девочка. — Не получится…
В нос Тане ударил сладковатый запах плесени. Красивое платье девочки превратилось в гниющую мокрую тряпку, колени ребенка подогнулись, и рыдающая от ужаса Таня, подхватив, нежно опустила ее тело во влажную прибрежную траву. Тело ребенка раздувалось, становились видны трупные пятна, запутанные в волосах водоросли, съеденные речными обитателями нос и уши, кожа стремительно синела, и только глаза, точь-в-точь как у Миши, с болью смотрели на Таню.
— Ты — убийца… — прошептала девочка, и глаза закатились, а затем провалились внутрь, оставив две впадины, в которых стояли лужицы зеленоватой речной воды.
И все кончилось. Красивая девушка с вьющимися каштановыми волосами рыдала, стоя на коленях рядом с трупом утонувшего ребенка. Из проеденной в животе утопленницы дыры выползла аспидно-черная змея и, не обращая внимания на девушку, направилась к воде.
Это было последнее, что видела в своей жизни Таня. В знак расплаты за убийство, которого она еще не успела совершить, она вырвала себе глаза.
Рация в нагрудном кармане взвыла так, что Виктора даже передернуло. Противные звуки. Единственное, с чем, из опыта, это ассоциировалось, — с трением мела по стеклянной классной доске в кабинете географии. Как же давно это было, господи… Но звуки были
…После встречи с Вениамином Григорьевичем Глеб не стал обгонять отряд, чтобы занять свое законное место во главе, защищая короля. Он шел последним, радовался жизни и не помышлял ни о чем плохом. Немного портила настроение собирающаяся, похоже, вернуться жара. В доспехах на солнышке Глеб через несколько минут начинал чувствовать себя не хуже, чем в бане. Была даже крамольная мысль — вставить в доспехи пару компьютерных кулеров и аккумулятор для того, чтобы создать циркуляцию воздуха, но, по зрелом размышлении, Глеб не стал этого делать. В конце концов, средневековые рыцари и слов-то таких не знали, но ведь сражались же как-то. Кроме того, надетая под доспехи одежда, призванная смягчить наносимые по латам удары и предохранить кожу от стирания металлом, все равно свела бы на нет все технические ухищрения.
Доспехи Глеб сделал собственноручно. Работал он на вагоностроительном заводе и при такой технической базе смог развернуться от души. Панцирь, шлем, защита на ноги и на руки — все было сделано на высочайшем уровне. Денис как матерый реконструктор мог бы найти в его облике исторические несоответствия, но Глеб работал без оглядки на кого-либо и как истинный ролевик плевал на историческую достоверность с высокой колокольни. Он просто делал доспехи так, как считал правильным, и, по сути, у него получилось что-то похожее скорее на музейный экспонат, чем на боевое облачение обитателей того же Камелота.
В доспехах Глеба не было открытых мест. Те места, которые не могли быть закрыты металлом в принципе — суставы и, гм, задница, — были затянуты в кожу, прикрытую сверху кольчугой. Шлем с поднимающимся забралом и красивым алым плюмажем бедный Глеб снял и нес под мышкой. При движении он издавал звуки эмалированной кастрюли, катящейся по каменистому склону. Бряцанье вызывали по большей части металлические пластины юбки, спускающиеся до нижней трети бедра, а также висящий в ножнах на боку меч. За спиной развевался такой же алый плащ до пят, и зрелище в общем-то было внушительное.
Весило все это хозяйство килограммов пятьдесят, и пешая ходьба по жаре в доспехах выматывала Глеба до полусмерти, он уже был готов начать завидовать своим существенно легче экипированным друзьям, которые больше склонялись к стилю русичей — легкие шлемы, кольчуги, кирзачи…
Однако марку Глеб собирался держать до последнего. «Рыцарь в собственном соку», — подумал уныло Глеб и смахнул со лба пот бронированной перчаткой. Чтобы ее снять, нужны были плоскогубцы. Ничего, на параде необходимо выглядеть на все сто, вот сейчас он доберется до лагеря и снимет с себя часть железа, сразу станет легче… Зато на параде он смотрелся круче всех! Недалеко осталось. Уф…