Полина; Подвенечное платье
Шрифт:
В девять часов утра, в двух лье от Буисона, возница остановил лошадей и указал мне замок Бюрси, парк которого располагался в двухстах шагах от большой дороги. Извилистая дорожка вела к ограде замка. Он спросил меня, точно ли мне туда; я ответила утвердительно, и мы направились к нему.
Приехав, мы нашли ворота запертыми; долго звонили, но никто не отворял. Я начала раскаиваться, что не предупредила о своем приезде графа: Гораций и его друзья могли уехать на охоту. Что же мне тогда оставалось делать в этом пустынном замке, где мне даже не
Это невозможно! Наконец, потеряв терпение, я сама вышла из экипажа и стала звонить изо всех сил. Тогда, наконец, среди листвы деревьев появилось живое существо. Я узнала в нем малайца и сделала ему знак поспешить ко мне. Он отворил ворота.
Я не села в карету, а побежала по той аллее, по которой шел ко мне малаец. Вскоре я заметила замок: на первый взгляд он показался мне довольно приличным; я бросилась к крыльцу. Войдя в переднюю, я услышала голоса, толкнула дверь и очутилась в столовой зале, где Гораций завтракал с Генрихом; на столе, с правой стороны от каждого из них лежало по паре пистолетов.
Граф, заметив меня, встал и побледнел так, будто ему сделалось дурно. Что до меня, то я так дрожала, что едва могла протянуть к нему руки, я упала бы, если б он не подбежал и не поддержал меня.
– Гораций! – воскликнула я. – Простите меня! Я не могла жить вдали от вас… Я была очень несчастлива, очень беспокоилась… и решилась ослушаться вас!..
– И вы сделали очень дурно, – сказал граф глухим голосом.
– О! Если хотите, – вскрикнула я, устрашенная его голосом, – я сию же минуту уеду… Я увидела вас… это все, что мне нужно.
– Нет! – возразил граф. – Так как вы уже здесь, то останьтесь и будьте дорогой гостьей.
При этих словах он обнял меня и потом, сделав усилие над собой, принял то напускное спокойствие, которое иногда пугало меня больше, нежели лицо его, искаженное страшным гневом.
XI
Однако же скоро ледяная холодность Горация развеялась; он проводил меня в комнату, предназначавшуюся для меня, отделанную во вкусе времен Людовика XV.
– Да, я знаю ее, – прервал я Полину, – это та самая, в которую я входил. О, Боже мой! Боже мой! Я начинаю все понимать.
– Там, – продолжала Полина, – граф просил у меня прощения за манеру, с которой принял меня; удивление, вызванное моим внезапным приездом, мысли о лишениях, которые я должна буду сносить в течение двух месяцев в этих старых развалинах, оказались сильнее его. Впрочем, он был рад тому, что я всем этим пренебрегла, и обещал сделать мое пребывание в замке как можно приятнее; к несчастью, ему снова предстояло отправиться на охоту, и он вновь вынужден был оставить меня на один-два дня; но он обещал более не давать такого рода обязательств, тем более что теперь у него появился благовидный предлог. Я ответила ему, что он совершенно свободен, и что я приехала не для того, чтобы мешать его удовольствиям, но чтобы успокоить свое сердце, устрашенное слухами об этих ужасных убийствах. Граф улыбнулся.
Я
В два часа граф вошел в мою комнату и спросил, не хочу ли я прогуляться по морю. День был прекрасный, и я согласилась.
Мы вышли в парк. Его пересекала маленькая речка Орн, на берегу которой мы нашли красивую лодку. Она была продолговатой и оттого казалась несколько странной. Я поделилась своими наблюдениями с Горацием, и тогда он сказал мне, что она сделана по образцу гаванских лодок и что такая конструкция намного увеличивает ее скорость. Мы сели в нее: Гораций, Генрих и я; малаец был на веслах, и мы быстро плыли по течению. Выйдя в море, Гораций и Генрих распустили большой треугольный парус, который был обвязан вокруг мачты, и уже без помощи весел мы понеслись с чрезвычайной быстротой.
Тут впервые в жизни я увидела море. Это величественное зрелище поглотило меня совершенно, так что я и не заметила, как мы подплыли к небольшому челноку, подававшему нам сигналы. Я очнулась от задумчивости, когда Гораций прокричал кому-то из людей, находившихся в маленьком суденышке:
– Эй, там! Что нового в Гавре?
– Ей-богу, ничего, – отозвался знакомый мне голос. – А в Бюрси?
– А к нам пожаловали гости, друг мой: одна твоя старинная знакомая, госпожа Безеваль, жена моя.
– Как! Госпожа Безеваль? – закричал Максимилиан, которого я наконец узнала.
– Она самая; и если ты сомневаешься в этом, любезный друг, то подъезжай увидеться с ней.
Челнок подплыл; в нем был Максимилиан, одетый как моряк, с сетью, перекинутой через плечо, которую он готовился закинуть в море, и двое матросов. С более близкого расстояния мы обменялись несколькими учтивыми словами; потом Максимилиан бросил свою сеть и перешел в нашу лодку. Они с Генрихом о чем-то вполголоса переговорили, после чего Максимилиан поклонился мне и вернулся в свой челнок.
– Счастливой ловли! – крикнул ему Гораций.
– Счастливого пути! – ответил Максимилиан, и лодки разошлись в разные стороны.
Час обеда наступил; мы вернулись к устью Орна. Из-за отлива мы не могли уже доплыть по реке до парка, и нам пришлось сойти на берег и взобраться на песчаные холмы.
Потом я шла той самой дорогой, по которой шли вы спустя три или четыре ночи: сначала под ногами у меня были голыши, потом высокая трава, наконец я преодолела холм и достигла аббатства. Я осмотрела монастырь и небольшое кладбище при нем; прошла по коридору и с другой стороны холма появилась в парке замка.
Вечер был ничем не примечательный. Гораций отличался особой веселостью; он говорил о том, как собирается украсить свой дом в Париже к будущей зиме и о весеннем путешествии: он хотел отвезти нас с матушкой в Италию, и, может быть, купить в Венеции один из ее древних мраморных дворцов, чтобы проводить там время карнавала. Генрих, напротив, казалось, был чем-то озабочен, он беспокойно оглядывался по сторонам при малейшем шуме. Все эти мелочи, на которые я в то время едва обращала внимание, представились позже уму моему в совершенно ином свете, однако тогда истинное их значение было для меня скрыто, но об этом после.