Полина

Дюма-отец Александр

— Но это невозможно! — возразил я.

— Вот мои условия, — сказала графиня, — вы их отвергаете или принимаете?

— Все, что вы хотите, все, все!..

— Итак, нам нельзя терять времени: завтра мы должны отправиться. Это возможно?

— Совершенно.

— Но паспорт?

— У меня есть.

— На имя господина де Нерваля? — Я прибавлю имя своей сестры.

— Но это будет фальшивка?

— Очень невинная. Неужели вы хотите, чтобы я написал в Париж о присылке другого паспорта?

— Нет, нет! Это заставит нас потерять много времени. Откуда мы отправимся?

— Из Гавра.

— Каким образом?

— На пакетботе, если вам угодно.

— Когда же?

— Это в вашей воле.

— Можем

ли мы ехать теперь же?

— Но не слабы ли вы еще для дороги?

— Вы ошибаетесь: я здорова. Как только вы соберетесь отправиться, найдете меня готовой.

— Через два часа.

— Хорошо. Прощайте, брат.

— Прощайте, сударыня!

— А! — возразила графиня, улыбаясь. — Вот вы уж и изменяете нашим условиям.

— Позвольте мне со временем привыкнуть к этому приятному имени.

— Разве для меня оно не так же приятно?

— О! Вы… — воскликнул я, но понял, что хотел сказать слишком много. — В два часа, — повторил я, — все будет готово по вашему желанию.

Потом поклонился и вышел.

Не прошло и четверти часа, как я представил себя в роли брата и почувствовал всю ее трудность. Быть названым братом молодой и прекрасной женщины — уже трудно; но когда вы любите эту женщину, когда, потеряв ее, опять находите — одинокую и оставленную, не имеющую, кроме вас, другой опоры, когда счастье, которому вы не смели верить, потому что смотрели на него, как на сон, подле вас во всей реальности и, протягивая руку, вы до него дотрагиваетесь, тогда, несмотря на принятое решение, несмотря на данное слово, невозможно скрыть в душе своей то, чему изменяют и глаза, и язык.

Найдя моих гребцов за ужином и чаркой вина, я сказал им, что хочу сейчас же отправиться в Гавр, чтобы приехать туда ночью и поспеть ко времени отъезда пакетбота. Но они отказались пуститься в море на том же самом судне, а на приготовление другого, более надежного требовался час времени; мы сразу условились о плате, или лучше сказать, они положились на мое великодушие. Я прибавил к двадцати пяти луидорам, полученным ими, еще пять, а за эту сумму они взялись бы доставить меня и в Америку.

Потом я осмотрел шкафы моей хозяйки, потому что у графини было только одно платье. Я боялся за нее, еще слабую и больную, боялся ветра и ночного тумана. Заметив на одной полке большой шерстяной платок, я взял его и попросил госпожу Озере внести его в мой счет. Я надеялся, что благодаря этой шали и моему плащу спутнице моей будет тепло во время переезда. Она не заставила ожидать себя и, узнав, что судно готово, в ту же минуту вышла. Я рассчитался в гостинице, и нам оставалось только дойти до пристани и отправиться.

Как я и предвидел, ночь была холодна, однако тиха и прекрасна. Я укутал графиню шалью и хотел ввести в палатку, раскинутую нашими матросами, но чистота неба и неподвижность моря удержали ее на палубе. Мы сели на скамейку друг подле друга.

Сердца наши были так полны чувствами, что мы сидели, не произнося ни одного слова. Голова моя склонилась на грудь, и я с удивлением думал о тех странных приключениях, которые начались для меня и цепь которых будет, вероятно, все более и более растягиваться в будущем. Я горел желанием узнать, по каким причинам графиня Безеваль, молодая, богатая, по-видимому любимая мужем, была заключена в подземелье разрушенного аббатства, чтобы встретить там смерть, от которой я избавил ее. С каким намерением и для чего муж распустил слух о ее кончине и положил на смертное ложе вместо нее другую? Не от ревности ли?.. Эта мысль с самого начала возникла в моем уме: она была ужасна… Полина любит кого-нибудь!.. Эта мысль развеяла все мои мечты, потому что для этого человека, любимого ею, она возвращалась к жизни и в какой бы стороне ни была, он найдет ее. Я спас ее для другого; она поблагодарит меня

как брата — и только; этот человек пожмет мне руку, повторяя, что он обязан мне больше, чем жизнью. Потом они будут счастливы и, вероятно, — останутся в неизвестности… А я! Я возвращусь во Францию, чтобы страдать, как уже страдал и в тысячу раз сильнее, потому что блаженство, которое я видел издали, приблизилось ко мне, чтобы еще безжалостнее ускользнуть. Тогда наступит минута, когда я прокляну тот час, в который спас эту женщину, или пожалею, что, мертвая для целого света, она жива для меня — вдали и для другого — вблизи… Впрочем, если она виновата, мщение графа справедливо… На его месте я не оставил бы ее умереть, но, наверное… убил бы ее и человека, которого она любит! Полина любит другого!.. Полина виновна!.. О! Эта мысль грызла мое сердце… Я медленно поднял глаза. Полина, запрокинув голову, смотрела на небо, и слезы текли по ее щекам. — Что с вами? Боже мой! — воскликнул я.

— Неужели вы думаете, — сказала она, не меняя положения, — что можно оставить навсегда отечество, семью, мать без того, чтобы сердце не разорвалось на части? Что можно перейти если не от счастья, то, по крайней мере, от спокойствия к отчаянию без того, чтобы сердце не облилось кровью? Неужели вы думаете, что в мои годы переплывают океан, чтобы влачить остаток жизни в чужой земле, и не смешивают слез с волнами, которые уносят вас от всего, что вы любили?

— Но разве это навсегда?

— Навсегда, — сказала она, качая головой.

— И тех, о которых вы жалеете, не увидите никого?

— Никого?

— И все без исключения и навсегда не должны знать, что та, которую считают умершей, живет и плачет?

— Все… навсегда… без исключения…

— О! — вскричал я. — Как я счастлив, какая тяжесть свалилась с моего сердца!..

— Я не понимаю вас, — сказала Полина.

— Вы не знаете, сколько сомнений и страхов пробудилось во мне! Но неужели вы не хотите услышать, волей какого случая я пришел к вам, чтобы, благодаря Небо за спасение свое, знать, какие средства оно для этого употребило?

— Да, вы правы, брат не должен иметь никаких тайн от сестры… Вы расскажете мне все, и в свою очередь я не скрою от вас ничего…

— Ничего… О, поклянитесь мне! Вы позволите мне читать в вашем сердце, как в открытой книге?

— Да… и вы найдете в нем одно несчастье, покорность судьбе и молитву… Но теперь не время. Притом я так близка ко всем этим страшным событиям, что еще нет сил рассказывать о них.

— О, когда хотите — я буду ждать.

Она встала:

— Я хочу успокоиться. Вы, кажется, говорили, что мне можно спать в этой палатке?

Я проводил ее туда, разостлал свой плащ на полу и вышел на палубу. Я сел на том самом месте, которое занимала Полина, и пробыл в таком положении до самого приезда в Гавр,

На другой день вечером мы сели на корабль «Бригтон» и через шесть часов были в Лондоне.

Глава VI

Первым моим делом по приезде было отыскать помещение для себя и сестры. В тот же день я отправился к банкиру, у которого был аккредитован; он показал мне небольшой домик с мебелью, очень удобный для двоих. Я поручил ему снять его, и на другой день получил ответ, что дом в моем распоряжении.

Графиня еще спала, когда я отправился в магазин. Там мне набрали полный комплект белья, довольно простого, но сделанного с большим вкусом; через два часа оно было помечено именем Полины де Нерваль и перенесено в спальню той, для которой оно предназначалось. Потом я зашел к француженке-модистке, которая так же быстро снабдила меня всем необходимым. Что же касается платьев, то я взял несколько кусков материи, самой лучшей, какую только мог найти, и попросил модистку прислать ко мне в тот, же вечер швею.