Политэкономия соцреализма
Шрифт:
Это значило, что меньше чем за одну пятилетку рядом со старым рабочим классом вставал еще один, новый рабочий класс, по численности равный старому! Так можно ли было сделать это без нарушения всех привычных экономических норм и правил, без штурма, в жарком пламени которого сплавлялись, цементировались, сливались воедино разнородные кадры, рушились вековые привычки – компрометировалось то, что казалось святым, и обоготворялось то, что раньше считалось несущественным? Это была массовая психологическая переплавка крестьянства в печах пятилетки, гигантская социальная акция» [475] .
475
Янов Александр.Рабочая тема (Социологические заметки о литературной критике) // Новый мир. 1971. № 3. С. 254.
Переплавка людей в печах… Если о чем и свидетельствует советский дискурс о труде, так это о старой, как мир, истине: красота требует жертв [476] .
В сущности, этот «труд» иначе как в литературе описать нельзя. Он не описывается в экономических категориях, не только потому что экономический дискурс не приспособлен к описанию идеологических фантомов, но и потому, что само применение этого дискурса означало бы отказ от основного – эстетического измерения этого «труда».
476
Важно отметить, что «культ труда» в нацистской Германии («Красота через Труд») имел – при сходстве внешних атрибутов – не только совершенно иные истоки, социальный контекст и импликации, но и иную природу и функции, что не входит в предмет нашего рассмотрения, но что бросается в глаза при анализе нацистской практики эстетизации производства. См.: Rabinbach Anson.The Aesthetics of Production in the Third Reich //Journal of Contemporary History. 1976. Vol. 11.
Советский труд мало связан с экономикой, но больше с моралью. «Научный коммунизм» учил, что «по мере движения к коммунизму роль моральных стимулов будет возрастать потому, что трудовая деятельность все в большей мере будет выступать как творческая деятельность, как результат воспитания и формирования коммунистического сознания» [477] . Выводы эти вытекали из марксистского тезиса о том, что коммунизм, «царство свободы», начнется «по ту сторону сферы собственно материального производства», когда «прекратится работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью». Отсюда следовал пересмотр самой природы труда: если при коммунизме «труд станет своим собственным вознаграждением» [478] , отпадет «сама основа всей […] противоположности между трудом и наслаждением» [479] . Иными словами, при социализме происходит «превращение труда в творчество».
477
Научный коммунизм / Под ред. А. Румянцева. М.: Политиздат, 1969. С. 169.
478
Маркс К., Энгельс Ф.Сочинения. Изд. 3–е. Т. 1. С. 558.
479
Там же. Т. 3. С. 206.
Эти аспекты были развиты в марксизме куда слабее, чисто политэкономического анализа труда (в категориях «деятельности», «присвоения», «силы», «подчинения», «власти»). Между тем экономическое содержание труда сменилось в советском дискурсе о труде его фетишизацией, созданием «трудового» симулякра. Маркс так объяснял причины фетишизации труда (при капитализме, разумеется): «У буржуа есть очень серьезные основания приписывать труду сверхъестественную творческую силу, так как именно из естественной обусловленности труда вытекает, что человек, не обладающий никакой другой собственностью, кроме своей рабочей силы, какого бы он ни был общественного положения и культурного уровня, вынужден быть рабом других людей, завладевших материальными условиями труда. Только с их разрешения может он работать, стало быть, только с их разрешения – жить» [480] . Нет никаких оснований полагать, что при госкапитализме, каковым фактически был т. н. советский социализм, этот механизм перестал действовать.
480
Там же. Т. 15. С. 269.
Внеэкономические стимулы к труду изначально рассматривались в советской политэкономии как основные. К ним относилось не только прямое насилие (в этой связи чаще всего цитируются известные положения Николая Бухарина об экономике военного коммунизма), но и «нравственные» стимулы. «Трудовая дисциплина, – писали в своей знаменитой «Азбуке коммунизма» Н. Бухарин и Е. Преображенский, – должна опираться на чувство и сознание ответственностикаждого работающего перед своим классом, на сознание того, что небрежность и расхлябанность есть преступление по отношению к общему делу всех рабочих […] сознание ответственности перед всем рабочим классомдолжно жить в душе каждого рабочего. […] Поэтому дело создания новой дисциплины труда требует упорной работы по перевоспитанию масс» [481] .
481
Бухарин Н.,Преображенский Е.Азбука коммунизма. М.: ГИЗ, 1920. С. 192, 193.
Мистика соцреализма была продуктом этой «мистики труда», лишенного всяких материальных мотивов. Этот дематериализованный труд в состоянии был произвести только «красоту труда» и заражал идеальностью (прежде всего, «нравственностью» и «красотой») все, с чем соприкасается. Все, что раньше объяснялось
482
Переслегин В. Я. Режим экономии в социалистическом хозяйстве. М.: Госфиниздат, 1953. С. 9. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страниц в скобках.
Экономический дискурс меркнет перед этим натиском Прекрасного. Он похож на героя романа Катаева «Время, вперед!» в сцене беседы Маргулиеса с главным инженером Налбандовым, который принимает только ту форму замесов, которая указана в учебниках. Маргулиес же доказывает, что практика исправляет учебник и дает большую норму, что быстрота «складывается из рационализации процесса подвоза инертных материалов – раз, из правильной расстановки людей – два и наконец из…
Ему очень трудно было произнести это слово, но все же он его произнес без паузы:
– …и наконец из энтузиазма бригады.
Он произнес это слишком патетическое и газетное слово «энтузиазм» с такой серьезной и деловой простотой, как если бы он говорил об улучшении питания или о переводе на сдельщину. Произнеся это слово, он покраснел до корней волос. Ему было очень трудно произносить его перед человеком, который, наверное, истолкует его, Маргулиеса, в другую сторону».
Прошло совсем немного времени, и Маргулиесы разучились краснеть.
Мистический «энтузиазм» все больше обретает черты новой «экономической закономерности». Помимо уже отмеченных Катериной Кларк «героических» и даже «фольклорно–эпических» аспектов в стахановском движении [483] , выделим важный парадигматический элемент, сближающий это движение и, шире, «социалистическое соревнование» с соцреализмом: они очевидным образом лишены экономических мотивов. Эта немотивированность (или «идеальная мотивированность») прямо напоминает соцреалистический антипсихологизм, который является лишь ее отражением. Кроме того, оба они связаны элементом чуда: будучи соцреалистическими героями, стахановцы перевыполняют нормы иногда на тысячи процентов. Соцсоревнование – само по себе сюжет, т. е. оно само – «основа нового подъема», «неуклонного роста» и «движения вперед». Будучи «важнейшей закономерностью социалистической экономики, движущей силой строительства коммунистического общества» [484] , оно само по себе безмотивно и потому лишено «движущей силы»; сюжетная мотивация ему придается исключительно моральными категориями.
483
См.: Clark К.Soviet Novel. P. 69–83.
484
Маслова Н.Рост производительности труда в СССР за годы послевоенной сталинской пятилетки // Вопросы экономики. 1951. № 8. С. 58.
Функция соцреализма в том, что касается «социалистического труда» – как и во всем остальном, – состоит в замене и трансформации: приписывая советскому человеку «протестантскую трудовую этику» (в образе «коммунистического отношения к труду»), соцреализм описывает одну цивилизацию в категориях другой, вписывая советскую реальность в категории социализма (являющегося продуктом европейской истории – экономики, морали, политической культуры и т. д.). Тем самым советская реальность на глазах превращается в «социализм», оставаясь при этом дискурсивным фантомом. Заливая советскую реальность в опалубки европейской истории, соцреализм выполняет свою основную политико–эстетическую функцию – создает симулякрум социализма.
Несомненно, ключевую роль в становлении этого мистико–экономического дискурса играл соцреализм. Вне этой соцреалистической «красоты труда» весь советский социализм 30–х, этой эпохи «великих строек», рассыпался бы на куски рутинной, мрачной, нищенской, террористически–варварской госкапиталистической модернизации (каковым «советский опыт минус соцреализм» и был).
Главным же художником советской эпохи, несомненно, был Сталин. Его знаменитая речь 17 ноября 1935 года на Всесоюзном совещании стахановцев может рассматриваться как один из ключевых эстетических манифестов эпохи. Однако прежде, чем обратиться к этой речи, мы отступим на два дня, к 15 ноября 1935 года, когда к стахановцам обратился «железный нарком» Лазарь Каганович.