Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.
Шрифт:
Осмысление роли и места цензуры в государственном устройстве активно происходило в первой половине XIX в. и определенным катализатором этого процесса послужили события на Сенатской площади. В 1826 г. Ф.В. Булгарин в своей записке «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» [259] предлагал с помощью литературы влиять на общественное мнение (по его выражению, «общее мнение»), формировать его в интересах общества и государства. Особую роль он отводил цензуре, рассматривая ее как систему действий, охраняющих интересы российского самодержавия и «направляющих общественное мнение». Булгарин писал: «…большая часть людей, по умственной лени, занятиям, недостатку сведений… гораздо способнее принимать и присваивать себе чужое суждение, нежели судить самим» поэтому «лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его (это большинство. – Т.Г.) и управлять оным» с помощью книгопечатания, которое и сообщит этой «большей части людей» [260] те сведения и суждения, какие правительство сочтет нужным им сообщить. Надо отметить, что мысли и соображения Булгарина о механизмах манипулирования общественным мнением поражают своей исключительной прозорливостью, знанием социальных законов развития общества, российской психологии. Его замечания и наблюдения о государственном управлении и власти можно сравнить с известными высказываниями Макиавелли. Что, например, стоит метафорическое суждение: «Силою невозможно остановить распространение идей…» Идеи овладевают общественным мнением. Но умелое управление им, «искусное направление парусами и рулем даже вопреки ветру выведет корабль… к желаемой пристани» [261] .
259
Записка
260
Цит. по: Алтунян А. Власть и общество. Спор литератора и министра: (Опыт анализа политического текста) // Вопросы литературы. 1993. Вып 1. С. 177-178.
261
Там же. С. 178.
Не менее изощренной была и предложенная Булгариным практическая модель управления обществом. Она заключалась в знании «пружин» (выражение Ф.В. Булгарина. – Т.Г.), с помощью которых можно заставить это устройство действовать. Например, для молодежи высшего состояния – это театральная сфера; для среднего состояния (основной массы публики) – это «справедливость и некоторая гласность», для низшего состояния – использование идеологической формулы «Матушка Россия». В письме к Л.В. Дубельту 4 марта 1846 г. Булгарин пишет об управлении поляками, используя знание черт национального характера, играя на них [262] . Однако во всех случаях предлагается управлять общественным мнением с помощью литератора. Следует заметить, что, несмотря на лобовые и примитивные действия дореволюционной и уж тем более советской цензуры, некоторые уроки Булгарина все-таки были восприняты нашими чиновниками, которые умело использовали эту черту российской интеллигенции, которая в дальнейшем была выражена формулой «поэт в России больше, чем поэт».
262
Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг. СПб., 1909. С. 322.
В нашем случае крайне важны замечания Ф.В. Булгарина по поводу «некоторой гласности». Он писал: «Нашу публику можно совершенно покорить, увлечь, привязать к трону одною тенью свободы в мнениях на счет некоторых мер и проектов правительства, как сие было до 1816 г. И поныне с восторгом вспоминают о царствовании Екатерины II по ея “Наказу”, по сильным нравственным комедиям и журнальным суждениям о различных предметах, по одам Державина и т. п. Споры, бывшие в “Духе журналов” о некоторых мерах Министерства внутренних дел, и статьи “Вестника Европы” в начале царствования императора Александра поныне услаждают нашу публику. Повторяю, что восстановлением суждений о том, что угодно будет правительству передать на суждение публики, произведется благодетельное влияние на умы и не только в России, но даже в чужих краях». При этом, по наблюдению исследователя текстов записок Булгарина и Шишкова, они предлагали две несколько отличные друг от друга политологические модели отношения власти и общества. Первая модель, принадлежащая Булгарину, заключалась в том, что «общее мнение» не есть мнение всего общества (публика не равна обществу), и политическая власть имеет единые цели, что строит их отношения по схеме: власть – литератор – общее мнение – общество. «Общее мнение» влияет на общество: «увлекает за собой толпу, раздает славу и бесславие и порождает добро и зло». Предполагалась и обратная связь, в результате которой, во-первых, власть узнавала реакцию «общего мнения», а во-вторых, выявляла наиболее талантливых и лояльных власти литераторов, руками которых она проводила бы свои идеи и которых предполагала использовать. Таким образом, по Булгарину субъектом отношений является «правительство», а объектом – «общее мнение».
У Шишкова в его записке нет «публики», а есть «народ». Государство же структурировано на «государь» и «правительство». Разница в точках зрения распространяется и на такие понятия, как «гласность»: по Булгарину это только механизм управления, а по Шишкову – возможность обратного контроля общества за властью. Если Булгарин полагал, что «неограниченная гласность производит своеволие», а «гласность же, вдохновленная правительством, примиряет обе стороны и для обоих полезна», то для Шишкова «безмолвие» – нормально, и опирается он в этом на мнение крестьян, на их восприятие гласности. Схема Шишкова выглядит следующим образом: власть – цензура – литератор = читатель, где власть определяет ее соблюдение, а цензура контролирует ширину канала информации между литератором и читателем [263] .
263
Алтунян А. Указ. соч. С. 193-194.
Очень любопытны суждения Булгарина и Шишкова о символе «Матушка Россия», который раскрывает сущность и корни мифологизации политической культуры, построенной на традиционных символах, предложенных С.С. Уваровым – самодержавие, православие, народность – и продолжающей их использовать. Возникает иная эпоха и иные исторические персонажи при знакомстве с теми «пунктами» «программы» Булгарина, которые касаются роли литераторов и отношения к ним властей. По мнению Булгарина, правительству «бесполезно раздражать этих людей», а надо «привязать их ласковым обхождением и снятием запрещения писать о безделицах». А «главное… – дать деятельность их уму и обращать деятельность истинно просвещенных людей на предметы, избранные самим правительством, а для всех вообще иметь какую-нибудь, одну общую, маловажную цель, например театр [264] , который у нас должен заменить суждения о камерах и министрах» [265] .
264
По указам 1815 г. и 1824 г., вплоть до принятия Устава 1928 г. писать о театре было запрещено.
265
Алтунян А. Указ. соч. С. 199.
Но не только идеологические образы Булгарина вошли в плоть и кровь российской политической жизни. Его практические рекомендации о создании специального комитета по печати, которому поручалось формирование политики правительства в отношении печати, гласности, воплотились в жизнь в 1859 г., когда был образован Негласный комитет по делам книгопечатания, в полномочия которого входили не только стратегические вопросы, но и возможность в приказном порядке помещать в газеты и журналы статьи, спущенные «сверху». Использование всех этих механизмов манипулирования субъектами и объектами политического процесса давало до определенного времени положительные результаты. Сценарий, написанный и разыгранный на сцене российской истории, устраивал до поры до времени всех участников этого спектакля. И одним из главных условий, обеспечивших его успех, была внешняя легитимность действий власти: вся деятельность цензуры была обеспечена законодательными актами и строго регламентирована уставами и положениями.
Однако не следует ни излишне идеализировать законный характер царской цензуры, ни впадать в другую крайность, поскольку деятельность цензурных органов и вошедших в историю цензоров была зеркальным отражением общественного сознания XIX – начала XX в. От самодурства чиновников не мог спасти ни один устав. «В издании подцензурном цензор может не только запретить статью или отдельное место; он может исказить ее до неузнаваемости, выбрасывая слова и фразы, уничтожая связь между предложениями, обесцвечивая картины, обессиливая аргументацию, обращая живое тело в мертвый остов» [266] , – писал о цензуре К.К. Арсеньев. Вся история русской литературы и журналистики есть одно большое сражение с цензурой, в котором считала себя победителем каждая из сторон. Однако в ходе этого противостояния возникли и укоренились такие явления, как самоцензура и политический донос, о которых с печалью и возмущением писали наиболее прогрессивные писатели и публицисты. «Не вдруг решаешься передать свои мысли печати, когда в конце каждой страницы мерещится жандарм, тройка, кибитка и в перспективе Тобольск или Иркутск» – писал А.И. Герцен. В 1900 г. Н.К. Михайловский
266
Арсеньев К.К. Законодательство о печати. СПб., 1903. С. 226.
267
Русское богатство. 1900. № 11. С. 111,113.
268
Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М., 1963. Т. 2. С. 122.
Политические пристрастия повлияли на мировоззрение славянофилов, которые считали, что цензура должна обеспечивать нравственное здоровье русского народа, но поскольку она с этой задачей не справлялась, то ее функционирование в качестве государственного института признавалось нецелесообразным и даже вредным [269] . Безоговорочно отрицали цензуру и с возмущением отзывались в своих сочинениях о ней, в том числе о цензуре административной и церковной, С.Н. Булгаков, А.И. Герцен, В.Г. Короленко, Д.С. Мережковский, В.С. Соловьев, Л.Н. Толстой, Н.Г. Чернышевский и др.
269
Левченко И.Е. Указ. соч. С. 10.
Говоря о цензуре как об отрицательном проявлении узурпированной формы власти и, прежде всего, ее использовании в политических целях, мы тем не менее не можем односторонне оценивать это явление как таковое, поскольку одновременно цензура в ее нормативном проявлении (охрана государственной, военной, экономической тайн, тайны личной жизни и пр.) является элементом управленческой функции общества и государства. Поэтому точка зрения о том, что цензура «вообще останавливает творческий процесс» [270] , представляется не вполне обдуманной. Скорее, истина располагается посредине между приведенным в предыдущем предложении мнением В. Красногорова и позицией М. Ольминского, который считал, что «на самом деле, по крайней мере в первой половине XIX в., цензурное ведомство и высшая власть нередко шли впереди русской интеллигенции, защищая право свободного исследования и право критики против покушений со стороны литераторов и ученых. Писатели сплошь и рядом жаловались на цензурные послабления» [271] . До сих пор не устаешь удивляться тому, что на протяжении века в царской цензуре служили и гордились этим многие выдающиеся русские писатели и поэты. Так, А.Н. Майков проработал в цензурном комитете по иностранной литературе 45 лет, начав младшим цензором и став в 1875 г. начальником этой структуры; С.Т. Аксаков был цензором Московского цензурного комитета в 1827-1832 гг.; П.А. Вяземский – членом Главного управления цензуры с 1857 по 1858 г.; И.А. Гончаров – членом Петербургского цензурного комитета с 1856 по 1860 г., цензором «Отечественных записок» и «Русского слова» – 1856-1857 гг., членом Совета по делам книгопечатания – 1856-1857 гг., членом Совета Главного управления по делам печати – 1865-1867 гг. [272] ; И.И. Лажечников был цензором Петербургского цензурного комитета – 1856-1858 гг., цензурировал с декабря 1856 по апрель 1855 г. журнал «Современник»; Я.Н. Полонский – цензором Центрального комитета цензуры иностранной [273] ; Ф.И. Тютчев, служивший цензором Петербургского комитета иностранной цензуры с 1848 г., являлся его председателем в 1858-1872 гг. В своем письме «О цензуре в России» на имя князя М.Д. Горчакова он замечал: «Признавая ее своевременность и относительную пользу, я главным образом обвиняю ее в том, что она, по моему мнению, вполне неудовлетворительна для настоящей минуты, в смысле наших нужд и действительных интересов» [274] . Другими словами, Ф.И. Тютчев выразил наиболее распространенную точку зрения не только своего поколения, но и последующих: цензура как часть государственной системы управления и регулирующий фактор общественной жизни необходима, однако не в том виде и не в тех формах, в которых она существует, особенно в части ее использования в политических целях.
270
Красногоров В. Гласность и безгласность // Нева. 1990. № 3. С. 153.
271
Ольминский М. О печати. М., 1926. С. 9.
272
См.: Гончаров – цензор. Неизданные материалы из его биографии. С предисловием К.А. Военского // Русский вестник. 1905. № 10. С. 571-619; Мазон А. Гончаров как цензор // Русская старина. 1911. № 3. С. 471-484; Евгеньев В.И. А.Гончаров как член Совета Главного управления по делам печати: (По неизданным рукописям его) // Голос минувшего. 1916. № 11-12. С. 80; Котельников В.А. Гончаров как цензор // Русская литература. 1991. № 2. С. 24-51.
273
Егоров А. (Канспаров). Страницы из прожитого. Т. 1. Из мира цензуры. Одесса, 1913. С. 148-149.
274
Тютчев Ф.И. Сочинения. СПб., 1911. С. 330; см. также: Бриксман М.Ф. Ф.И. Тютчев в комитете цензуры иностранной // Литературное наследство. М., 1935. Т. 19 / 21. С. 565-578.
Аналогию явлений, получивших развитие в российском и советском обществе под воздействием цензуры, с одной стороны, и радикальной критики – с другой, невольно подметил в своей публичной лекции, прочитанной в Корнельском университете 10 апреля 1958 г., В. Набоков: «…Первой силой, сражающейся с писателем, было правительство. Второй силой, хватающейся за русского автора девятнадцатого века, была антиправительственная общественно-направленная утилитарная критика, гражданственные, радикальные мыслители того времени. Радикальный критик был озабочен благосостоянием народа и рассматривал решительно все – литературу, науку, философию – лишь как средство улучшить социальное и экономическое положение бедствующих и изменять политическую ситуацию страны. Он был неподкупен, самоотвержен, нечувствителен к лишениям ссылки, но также нечувствителен и к красоте искусства» [275] . Литературная критика, излишне увлекаясь «революционностью» и «народностью», играла роль цензуры. Это, по справедливому наблюдению Г.В. Жиркова, было вызвано, прежде всего, объективными условиями, в которых существовало российское общество: литературная критика была единственной легальной политической трибуной [276] . Излишне крайне выраженная революционность породила в умах интеллигенции взгляды, оппозиционные официальной идеологии: вместо патриархальности и вечных устоев – вера в прекрасное будущее, вместо православия – атеизм, вместо «русской идеи» – всеобщее братство народов.
275
Набоков В.В. Русские писатели, цензоры и читатели //Ленинградский университет. 1989. 20 окт.
276
Жирков Г.В. История советской цензуры: Материалы к лекционному курсу по истории журналистики России XX века, спецкурсам, спецсеминарам по истории цензуры. СПб., 1994. С. 7.