Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.
Шрифт:
Однако такую культуру, возникающую в результате борьбы между темным и светлым, тайным и явным, следует считать культурой «детского» периода вызревания цивилизации, признаком ее недоразвитости. Естественным, а значит, и неизбежным является период «взросления» и превращения культуры больного общества в «нормальную». А то, что общество, не имеющее реальных правовых гарантий гласности, больно, не вызывает сомнения. И в основе этой болезни, по мнению Д. Фурмана, «лежит страх. В основе любого сокрытия информации, или, попросту, лжи, лежит страх, за себя эгоистический (чтобы не потерять не по праву занимаемое положение) или за других (например, когда правда скрывается от тяжело больного человека)» [250] . И в том, и в другом случае причиной является страх обнародования информации, способной разрушить мнимую стабильность. Мнимую и иллюзорную потому, что общество не может существовать действительно стабильно без гласности, ибо любая попытка сообщить обществу правду «вдруг», может вызвать шок и разрушить эту стабильность.
250
Фурман Д. Наш путь к нормальной культуре // Иного не дано: Судьбы перестройки. Вглядываясь в прошлое. Возвращение к будущему / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1988. С. 570-571.
Понять
Теперь – вдруг. Чего бояться? Ни того, ни другого, ни третьего.
Еще страшнее.
До того страшно, что прошлое уже не пугает нас, мимикрируя под счастье. Счастье ведь всегда не ценили и оно всегда в прошлом.
И тогда надо сказать, что боимся мы не чего-нибудь. Угроза – вещь ясная. А боимся мы НАСТОЯЩЕГО, РЕАЛЬНОСТИ» [251] .
Наиболее наглядно этот эффект проявился в последнее десятилетие, когда на массовое сознание в целом невежественного в подавляющем большинстве обывателя обрушились разоблачительные публикации. В результате произошел разрыв между целями и усилиями науки и реакцией массового сознания. Помимо объективных законов пропаганды этот разрыв был связан также с психологическими особенностями национального характера в восприятии правды и лжи. Психологи и философы русской школы утверждают, что русские в большей степени ориентируются на психологическую категорию «правды», а не на познавательную истину, т. е. им свойственно стремление сместить акценты с гносеологических концепций истины на ее прагматические аспекты, создание своего собственного отношения к ней, основанного на системе моральных ценностей. Противоречие между разумом и чувством оказывается психологическим барьером, препятствующим пониманию истины. Вследствие этого во многих коммуникативных ситуациях истина в лучшем случае так и остается истиной, не превращаясь в правду, а в худшем – понимается как неправда или ложь. Можно сказать больше. Склонность ко лжи «святой», подчиненной высокой цели, есть неотъемлемая черта русского и советского человека. И корни этого – не только в бесконечных поисках справедливости, но и в том обстоятельстве, что россияне испокон веков жили в условиях отчуждения отдельного гражданина от государства, что способствовало формированию защитной реакции – мнения об оправданности лжи при взаимодействии человека с бездушной государственной машиной. Еще в середине XIX в. в записке Александру II известный славянофил К. Аксаков писал о том, что «ложь пропитала насквозь все общество сверху донизу» [252] .
251
Битов А. Оглашенные. М., 1995. С. 265.
252
Цит. по: Знаков В.В. Правда и ложь в сознании русского народа и современной психологии понимания. М., 1993. С. 107-108.
Именно этим объясняется трагическая несовместимость социокультурной психологии народного сознания с попыткой интеллектуалов «раскрыть глаза» общества на прошлое. Кризис социальноэкономической структуры общества 1990-х гг. только углубил процесс отторжения людей от правды: исследования социологов показывают, что значительная часть населения страны считает ложь неотъемлемой частью нашего бытия, с которой практически невозможно бороться – ее нужно принимать как данность. Вся архивная машина была запущена на рассекречивание и публикацию документов, торопливо откликаясь на многочисленные обвинения со стороны специалистов и общественности в закрытости и недоступности архивов. Обрушившаяся на аудиторию правда о «белых пятнах» истории вместо прозрения и стремления к качественному осмыслению прошлого вызвала у подавляющей массы обратную реакцию, выразившуюся в активной эксплуатации примитивной формулы «очернения нашей истории» и возникновении национал-патриотических направлений в историко-архивном сознании. Отсюда и полное несоответствие первоначальным запросам общества – «Откройте архивы!» – происшедшие в ответ реформы в системе доступа к архивным документам, затраченные усилия на публикацию и обнародование документов, и последующего эффекта (независимо от разновидностей эффекта – научной, социокультурной и др.) его можно охарактеризовать в целом как слабо выраженный, полностью отсутствующий или прямо противоположный по качеству. Можно рассматривать происшедшее с точки зрения теории пропаганды, когда направленное коммуникативное воздействие при определенных обстоятельствах вызывает обратный эффект.
Страх рождает не только рецидивы цензуры и самоцензуры, но и вызывает агрессивные выпады СМИ. Наиболее распространенной формой политической и экономической борьбы на сегодняшний день является война компроматов. При этом публикации этого распространенного жанра выполнены в стилистике 1930-1940-х гг. Борьба уже идет повсеместно, и не только в СМИ. Во всех сферах, в любом учреждении граждане ищут коррупционеров, мздоимцев, как раньше искали тунеядцев, стиляг и спекулянтов. Только вместо анонимок используется пресса. Вирус взаимных обвинений заразен и очень опасен. В 1920-1930-е гг. этот вирус, заразивший все общество параноидальным поиском врагов народа, пришел к нам именно со страниц газет и из радиоэфира. «Шантажистами прессы» называл в начале века В. Розанов далеко не бескорыстных разоблачителей, а подобные публикации – «панамой» [253] .
253
Розанов В.В. Мысли о литературе. М., 1989. Панама – крупное мошенничество с подкупом должностных лиц. Слово возникло в 1889 г., когда раскрылись грандиозные злоупотребления французской компании, созданной для прорытия Панамского канала.
Генезис культурного развития неизбежно связан с социальными катаклизмами и национальными трагедиями, и путь к демократическим преобразованиям и «взрослой» культуре проходит через фашизм в Германии, Италии и Испании, сталинизм в России, «культурную революцию» в Китае. Однако исторические корни культурной ситуации, которая сложилась в России в XIX в. и наложила отпечаток на судьбу русской революции, следует искать даже не в реформах Петра I, а намного раньше, в выборе великим князем Владимиром греческого православия в 988 г. Д. Фурман рассматривает эту ситуацию как постоянно существующий на протяжении веков колоссальный разрыв между передовой «европейской» культурой, реформаторскими устремлениями верхушечного слоя и средневековым сознанием темной забитой
254
Фурман Д. Наш путь к нормальной культуре. С. 573.
Истоки российской цензуры обнаруживаются еще в историкоправовых актах средневекового периода. В Энциклопедическом словаре Русского библиографического института Гранат в статье «Цензура» выделяются следующие периоды истории цензуры в России: 1. Эпоха, предшествовавшая изобретению книгопечатания, когда в руках церковной власти и университетов сосредоточились права по наблюдению за правильностью переписки церковных и юридических книг. 2. Эпоха расцвета местной и ведомственной цензуры. 3. Эпоха государственнополицейской цензуры. 4. Период замены предварительной цензуры карательной. 5. Период замены цензуры карательной ответственностью за преступления печати по суду [255] .
255
Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7-е изд. Т. 45. Ч. 3. С. 286.
Россия явила миру образец последовательного государственного контроля за печатным словом начиная с сентября 1796 г., когда Екатерина Великая за два месяца до своей кончины учредила первый официальный светский цензурный орган. Екатерина И, несмотря на свои либеральные взгляды на проблему личных свобод, тем не менее была приверженкой самодержавия как единственно пригодной для России формы государственного правления со всеми присущими элементами полицейского государства [256] . Церковь в России, за исключением XVI в., не имела такой власти, не могла самолично определять национальную идеологию. Духовная цензура, особенно после правления Петра I, была ограничена монархической властью и сосуществовала с цензурой светской [257] . Светская (гражданская) цензура развивалась параллельно с духовной, находясь с ней скорее во взаимодействии, чем в противоречии, испытывая давление духовных иерархов при определении ценностных ориентиров. Согласно указу 1796 г. все частные издательства и типографии в Москве, Санкт-Петербурге и других городах учреждались специальными цензурными комитетами. Павел I продолжил политику в этой области, издав в 1800 г. указ, запрещающий ввоз из-за границы любых печатных изданий, включая ноты. Наиболее мягкий, как это принято считать, закон 1804 г. был принят Александром I. Этим законом все печатные издания подвергались цензуре с целью «допущения к читателю лишь книг, способствующих просвещению ума и воспитанию нравственности, и запрещению тех книг, которые не способствовали этим условиям».
256
Каменский А.Б. Реформы в России XVIII века: Опыт целостного анализа: Автореф. дис…. д-ра ист. наук. М., 1998. С. 36-37.
257
См. об этом: Котович А. Духовная цензура в России (1799-1855 гг.). СПб., 1909. С. 9.
Печально известный «чугунный устав» 1826 г., принятый Николаем I, надолго погрузил Россию и российское вольное слово в глубокие сумерки, и, несмотря на дальнейшие «послабления» в виде разграничения функций цензорского контроля за внутренним и внешним книжно-газетным делом, просуществовал вплоть до выхода закона о цензуре 1865 г.
В соответствии с духом проводимых Александром II реформ Россия стремилась не отставать от своих европейских соседей, отказавшихся от предварительной цензуры после революции 1848 г. Высшим органом для общего руководства цензурой стало Главное управление по делам печати, состоявшее в системе Министерства внутренних дел. Утвержденные «Временные правила о печати» определяли положение печати вплоть до 1905 г. Оно заключалось в том, что предварительная цензура была введена выборочно, а те издания, которые от нее освобождались, несли административную ответственность в случае нарушения цензурных предписаний. Новое оживление гласности в 1879-1881 гг. было вскоре прервано введением новых «Временных правил», ограничивающих оппозиционную прессу, запрещающих обнародование информации о голоде, холерных эпидемиях, крестьянских восстаниях, студенческих беспорядках и др. Манифест 17 октября 1905 г. изменил положение печати. Начала выходить легально первая большевистская газета «Новая жизнь», но вскоре многочисленные издания марксистского толка ушли в глубокое подполье. Таковы основные вехи становления цензуры в России.
Существовавшая долгие годы царская цензура имела свои юридические и правовые основы, нашедшие отражение в уставах о печати и цензуре. Так, один из таких уставов гласил: «Во всех вообще произведениях печати следует не допускать нарушения должного уважения к учению и обрядам христианских исповеданий, охранять неприкосновенность верховной власти и ее атрибутов, уважение к особам царствующего дома, непоколебимость основных законов, народную нравственность, честь и домашнюю жизнь каждого. Цензура обязана отличать благонамеренные суждения и умозрения, основанные на познании Бога, человека и природы, от дерзких и буйственных мудрствований, равно противных истинной вере и истинному любомудрию. Она должна притом различать творения дидактические и ученые, назначаемые для употребления одних ученых, с книгами, издаваемыми для общенародного употребления. Не следует допускать к печати сочинений и статей, излагающих вредные учения социализма и коммунизма, клонящиеся к потрясению или ниспровержению существующего порядка и к водворению анархии. Не допускаются к печати статьи: 1) в которых возбуждается неприязнь и ненависть одного сословия к другому; 2) в которых заключаются оскорбительные насмешки над целыми сословиями или должностями государственной и общественной службы» [258] .
258
Устав о цензуре и печати: Сборник официальных документов / Сост. В.П. Широков. СПб., 1904. С. 49.