Политическая исповедь. Документальные повести о Второй мировой войне
Шрифт:
Коротко об авторе
Юрий Филиппович Луценко родился 1 апреля 1924 года в селе Комаровцы Барского района Винницкой области на Украине. Отец Луценко Филипп Маркович – из зажиточных крестьян, школьный учитель. Мать – Дащенко Дарья Тихоновна – из дворян в третьем поколении.
Закончил школу в Киеве в 1941 году, получив аттестат за месяц до начала войны.
В комсомольском батальоне полтора месяца гасил пожары в прифронтовой зоне под Киевом. Во время оккупации участвовал
Воспользовавшись непониманием немцами целей «Третьей силы», удалось с их помощью сформировать группу для переброски – под видом диверсантов – в советский тыл. 12 декабря 1944 года переброска была осуществлена, однако группу задержали партизаны, искавшие в том районе отряды немецких парашютистов. Уже через несколько дней задержанных отправили в воронежскую тюрьму.
Следствие по группе вел следственный отдел Смерш. В начале 1946 года объявили решение Особого совещания: двадцать лет ИТР.
В заключении Ю. Ф. Луценко провел больше одиннадцати лет. Освободили его по амнистии в феврале 1956 года. На постоянное место жительства поселился в тайге, к северу от Томска. Возможность уехать оттуда в Рязанскую область представилась только в 1963 году.
В Рязанской области работал главным бухгалтером в крупных строительных управлениях. Вышел на пенсию в 1998 году.
Женился после своего освобождения из лагеря в феврале 1956 года. Сейчас в семье Луценко трое детей, четыре взрослых внука, одна правнучка. Все они живут в Рязани.
Нет у меня Родины!
(Вместо предисловия)
Сидя в гостиной под висевшим на стене черным крестом, Маслов смотрел с любопытством и без злобы на стоящего перед ним молоденького солдата в немецкой форме с нашивкой «РОА» – «Русская освободительная армия» – на рукаве. Солдат был разведчиком из армии Власова. Был послан в разведку и взят в плен в расположении дивизии Маслова. Позже стало известно, что в Праге и вокруг Праги части армии Власова повернули оружие против немцев и старались выйти на связь с частями Конева. Но тогда Маслов этого не знал.
На удивление всем, пленный держался с завидным спокойствием. Когда его ввели в комнату, где находился Маслов, он лишь с изумлением посмотрел на висевший на стене крест. Затем повернул голову к окну и уже не мог оторвать от него взгляда. Казалось, что он зачарован солнцем, освещающим веселыми лучами вишневые деревья во дворе и часть дубового стола, за которым сидел Маслов. До сих пор у Маслова не было случая увидеть представителя армии генерала-предателя, о которой говорили на всех фронтах, но о существовании которой до самого конца войны не знало гражданское население страны.
Война шла к концу, оставались считанные дни. Наступление на Прагу с целью взять город раньше американцев было последним актом
– Как ты мог предать родину?
Солдат с усилием оторвал взгляд от окна, за которым была такая невероятно мирная весна, и повернулся к генералу:
– Простите, генерал. Что вы сказали?
– Как так вышло, что ты предал родину? – повторил Маслов уже с легким раздражением.
– Родину… А… Ладно, если ты так хочешь, то я тебе объясню.
На другом конце стола адъютант вздрогнул от изумления. Как эта гнида, этот предатель осмеливается тыкать генералу?! Бессознательно он сделал движение, чтобы вытащить пистолет из кобуры, но Маслов жестом его успокоил. Он все понял. Солдат прекрасно отдавал себе отчет, что эти минуты были последними в его жизни. И он хотел перед смертью сказать нечто для него важное. Он должен был умереть, и генерал был единственным возможным собеседником.
– Я тебе объясню. Мою родину, говоришь? Нет ее больше, моей родины. Моей родиной было большое и красивое село на Кубани – это на юге, слышал, наверное? Жили неплохо, не жаловались. Правда, во время Гражданской отец дрался за Советы, чтобы получить землю. Он ее получил. Только вот в тридцатом у нас ее всю забрали, понимаешь? Оказалось, раз мы не подыхали с голоду, то – кулаки. И у нас все, все забрали. У кулаков, значит. Только, ты станешь смеяться, потом они вернулись и у всех все забрали. Понимаешь, все крестьяне оказались кулаками! Ловко проделано! Кое-кто хотел сопротивляться, и их быстро отправили в Сибирь. Мой отец ничего не сделал, промолчал. Только на следующий год случилась засуха, а еще через год оказалось, что нам нечем сеять. Нечем, понимаешь? Мы начали помирать с голоду. И захотели уйти из села. Куда там! Они окружили село войсками и стреляли в каждого, кто пытался бежать. Тогда мужчины попросили, чтобы отпустили хотя бы женщин и детей. Еще чего! Одни померли с голоду, других срезали пулеметы. Те хоть не мучились… Мне тогда было семь лет. Мать меня спрятала в сухом колодце. Когда все померли, они сожгли село: дома и трупы. Все сожгли. Соблюдали гигиену, чтобы эпидемий не было, понимаешь? Когда все кончилось, я сумел убежать, но меня быстро поймали и отправили в детдом, так они называли детскую тюрьму. И меня называли «кулацкое семя». Перевоспитывали. Да ладно, я уже достаточно сказал. Это я хотел дать тебе понять, что мою родину, сколько ее ни ищи, никогда уже не найдешь.
В тайном ужасе от того, что в охватывающей его сердце теплоте он распознал начало братского чувства к стоящему перед ним солдату, Маслов приказал его немедленно расстрелять.
Политическая исповедь
О том, чего нет в архиве организации
Амосов сообщил, что в архиве Организации обнаружили мое имя с порядковым номером 37 и пометкой «Погиб… место захоронения неизвестно».
Должно быть, дата моей смерти обозначена – декабрь 1944 года. Ведь именно тогда нашему радисту Аркадию Герасим'oвичу в радиограмме Данилову все же удалось под контролем чекистов, используя секретный код, сообщить о том, что наша группа больше не существует.
Это был третий, запасной вариант именно для сообщения о том, что все мы погибли.
А мне все же удалось выжить. Одному из троих обреченных.